Так вот, в результате вышеописанных процедур приобретя новые пять-шесть килограммов, внутренним усилием борец собирает кожу обратно, выпрямляется и молча стоит полчаса, устанавливая новый внутренний баланс. В результате таких ежедневных упражнений к концу своей карьеры он набирает килограммов триста пятьдесят — четыреста. Ясное дело, что этот процесс нельзя форсировать никаким способом, и все коварные попытки обмануть время и последовательность, как правило, заканчивались и до сей поры заканчиваются смертельным исходом. Нет, только такой вот медленной, изнуряющей и затягивающей в себя до потери всех иных интересов и привязанностей рутиной. Кстати, подобное же наличествует и во всех нудных многолетних монастырских, отшельнических, медитативных и йогических системах и процедурах постижения высших знаний и умений. Форсирование всегда оканчивается безрезультатно и зачастую трагически.

Затем следуют водные процедуры. Гиганты молча погружаются в огромные водяные чаны, вытесняя оттуда соответствующий закону Пифагора, действующем и здесь, в замкнутом и сакральном пространстве, объем воды. Несколько молодых из начинающих обмывают непомерные телесные пространства и площади великих, заслуженных, знаменитых, продвинутых в возрасте и, соответственно, в весе. Вообще, в закрытых интернатах, где борцы проводят всю свою жизнь, независимо от возраста и заслуг, царит жесткая дедовщина, с естественными побоями, унижениями и нещадной эксплуатацией молодняка. Но все только на пользу юношеству и для пользы дела. Начинающие с восхищением обмывают своих кумиров, мысленно примеряя их размеры к своим, по тамошним понятиям, тщедушным телам — килограммов всего где-то на сто— сто пятьдесят живого веса. Особенно тщательно промываются глубокие жировые складки, поскольку при местной жаре и влажности всегда наличествует опасность возникновения там распространяющейся, как пожар, прелости либо колонии прожорливых и стремительно разрастающихся прожорливых бактерий. При поднимании гигантских, бегемотоподобных, округлых и упругих телесных пластов под ними вскрываются прямо-таки глубокие чернеющие и дурнопахнущие застоявшимся воздухом и прелостью живого мяса пропасти, исполненные какой-то своей замкнутой таинственной жизнью. Густоте и интенсивности царящего в помещениях запаха способствует также ежедневное смазывание волос атлетов специальным невыносимозловонным маслом для придания им пластичности и возможности сотворять из них специальные хитроумные и изощреннейшие ритуальные, почти архитектурные сооружения на маленьких головках. Масло сквозь капилляры волос проникает в кожу и оттуда распространяется по всему телу, так уже и не оставляя борцов до конца их жизни. Интересно, что будущих жен, возжелавших связать себя нелегкими узами брака с подобными сверхмужчинами, заранее предупреждают об этом. Существует специально разработанная с древних времен методика приучения, привыкания женщин, да и вообще всех непривычных, но ввязывающихся в этот бизнес к подобному запаху, который обычному человеку перенести нет никаких сил. Непривычного моментально выворачивает. Подобное неоднократно случается на соревнованиях, когда неосторожный поклонник в экстазе приближается к помосту на недопустимо близкое расстояние. Бывают и летальные исходы. Процедура привыкания очень постепенна и медленна. В этом деле самое опасное — опять-таки форсирование процесса. Запах должен постепенно, мелкими порциями, накапливаться, застаиваться в порах привыкающего. Вот он и начинает попахивать. Ну, естественно, не так сильно, как борцы. Но во всяком случае, на улице и общественных местах уже оборачиваются. Это есть как бы знак причастности. Оборачиваются с некоторым отвращением, но и уважением и восхищением одновременно. Кстати, наибольшей трудностью для борца сумо после оставления им ковра является проблема сгонки веса и избавления от запаха. И то, и другое редко кому удается. И никогда не удается окончательно.

Сами-то обычные японцы как раз, наоборот, совсем не пахнут. Ну абсолютно. Ни подмышками, ни в области паха. Ни носки у них не пахнут, ни из ушей и ни изо рта не несет гнилью. Феномен удивительный. Я расспрашивал их о питательном рационе — ничего особенного. Я ел то же самое и пах как скотина. Я думал, что, может быть, дело в воде, — тоже нет. Абсолютно не потеют. Просто поразительно, как при местной жаре, когда ты идешь, обливаясь потом, мимо пробегают в своем джоггинге небольшие японцы, застегнутые до подбородка в шерстяные тренировочные костюмы с поднятыми воротниками и в шерстяных же шапочках и перчатках — и хоть бы что. Да и не замечал я, ни разу не заметил, чтобы кто-то из них испортил воздух. Даже в сугубо мужских компаниях. Ни в одном из общественных мест, ни в коридорах, ни в туалете — нет, не случается. Не бывает. И совсем не потому, что как-то особенно изысканны (хотя и не без этого) или стыдливы (хотя стыдливы! стыдливы! и очень даже!), просто у них нет подобного в физиологии. Нация, видимо, такая.

Именно в Японии нашла на меня какая-то странная проказа. С меня в достаточно краткий срок, как со змеи, слезла вся кожа. Это было мучительно и физически, и особенно психологически — я стыдился появляться в общественных местах, закутывался по шею, и все равно болезнь выдавала себя. Японцы же, узнав, в чем дело, рассмеялись. Они мне объяснили, что именно поэтому-то все японцы так чисты и лишены запахов, что регулярно оставляют старую кожу, в которую, как ее ни мой, ни драй наиновейшими шампунями, въедаются неистребимая грязь, пот и нечистоты этого мира. Оставляя каждые полгода старую, они появляются в новой и чистой. По многолетней практике и многовековой традиции такая процедура у них происходит быстро, в пределах суток, и совершенно безболезненно. Я только подивился и тоже с собой ничего поделать уже не смог — кожа таки сползла. Я был, однако же, в некотором беспокойстве, так как для наших пределов подобная чистота, возможно, и излишня, даже губительна. Проверим. Хотя их, проверяющих, и до меня в российской истории было предостаточно. Известно, чем это для них и для нас всех кончилось.

Так вот, после помывки борцы снова съедают ведро высококалорийной пищи и отходят ко сну часа на три-четыре. Вечером вся рутина полностью воспроизводится.

Каждые два месяца обитатели укрытых святилищ и тренировочных татами перемещаются в общественные залы, являя публике свою мощь, наращенный вес и профессиональное умение. Публика неистовствует. Можно себе представить, что это было буквально какое-нибудь столетие назад! Какое величие и мистическое взаимопонимание! Правда, публика несколько портит чистоту дизайна и оформления данных представлений. Естественно, гораздо эффектней все это выглядит в полнейшей пустоте и тишине. Ну, может быть, в присутствии только императора и нескольких наиболее доверенных ему, ответственных людей императорского двора. И хорошо бы, конечно, этим императором быть кому-нибудь из наших, чтобы приглашать нас. А лучше быть императором самому и вообще никого никуда не приглашать, но строго выговаривать страже с угрозой невероятных восточных пыток за одну только возможность проникновения кого-либо из посторонних и нежелательных в пустынные пространства нежилых помещений и огромных садов императорского дворца в Токио. В самом же дворце для постоянного обитания желательно выбрать крохотную комнатку, обжить ее и, быстро пробегая остальные холодные пустующие бесчисленные помещения, выходить в необозримые просторы внутреннего парка. Бродить одиноко вдоль тенистых тропинок вокруг зеленых прудов, следя, как гигантские двухсотлетние карпы высовывают старческие костяные рты и произносят формулы охранительных императорских заклинаний. Изредка принимать из рук голубоватых белок подношения в виде золотистого ореха, присыпанного беловатой солью, или шелкового свитка с таинственными иероглифами. И вдруг, вдруг невообразимая, неодолимая, ни с чем не сравнимая тоска одиночества сожмет сердце, подкатит к горлу слизистым непроглатываемым комком, прямо как при прослушивании последнего акта вердиевской безысходной «Травиаты». Слезы оставленности и заброшенности навернутся на глаза. Так захочется бежать куда-то, искать чьей-либо любви и соучастия. Но нет, сглотнешь ком, выпрямишься и только суровее глянешь в сторону трепещущей и невидимой охраны.