подворотню и, оглушив тяжелой колбаской, из мелочи, упакованной в носок, отобрали портфель с документами. Я заполнил документы на всех нас, как посланцев оргкомитета Учредительного Собрания, направляющихся в Баку.

Учредительное собрание я выбрал как самую нейтральную и авторитетную из всей ныне существующей палитры властей. Оружие по списку вписал, как необходимое для защиты. Печати на часть документов удалось перенести горячим вареным яйцом с бумаг, захваченных у курьера. Выданные в Казачьем Бюро Киева "Белые квитки на свидания со смертью" я сразу после посадки хотел немедленно уничтожить.

Поскольку расписания никакого не существовало, то двое из нас дежурили на вокзале, в ожидании попутного поезда, а двое сидели на узлах, в снятой рядом с вокзалом комнате, в любой момент готовые бежать и грузится. Ненужные вещи мы сменяли на продукты: сало, круги домашних колбас и самогон, в качестве обменного фонда.

Отъезд мы назначили на следующий день 8-го января. Было условленно ехать в казачьих эшелонах, но, если такие все еще не шли бы, то не откладывать свой отъезд, а отправляться первым же пассажирским поездом и уже в пути присоединиться к казакам. Медлить было глупо. Выяснение этих вопросов взял на себя С. Щеглов. Принесенные им сведения дали мало утешительного. О дне отправки казачьих эшелонов ему узнать так и не удалось, в виду чего мы решили ехать пассажирским поездом, идущим на Ростов через Полтаву.

Весь день 8 января прошел в ликвидации ненужных вещей, в заготовке поддельных документов, и, наконец, в подборе маскировочного одеяния, соответствующего новым документам.

Маскарад наиболее удался поручику Щеглову и есаулу Терентьеву, менее капитану и прапорщику и только я остался, как и раньше в полубуржуйской одежде, как и подобало представителю губернской управы по закупке керосина. Бороду я уже отпустил и был теперь внешне похож на матерого кулака.

Я без смеха не мог смотреть на Сережу, который в заплатанном солдатском полушубке, издававшем ужасный специфический запах, в рваных сапогах, ухарски заломленной фуражке с полуоторванным козырьком -- производил отталкивающее впечатление, напоминая собою типичного заправского, распущенного солдата-большевика. В общем, наша группа отважных подпольщиков была готова к действиям.

Получили известия, что нужный поезд сегодня будет отправляться. Около 9 часов вечера мы были на вокзале. Тут никто ничего не знает. За большую взятку один носильщик согласился указать нам, отчего-то стоявший примерно в километре от станции, необходимый нам состав, который в 11часов 30 минут вечера должен быть отправлен на Полтаву. Впрочем, время отправки поездов постоянно менялось, о чем никто не озаботился сообщать. Нашему разочарованию не было границ, когда, еле добравшись, груженные как ишаки до поезда, почти за три часа до его отхода, мы нашли его уже битком набитым, чрезвычайно пестрой и разнообразной публикой.

От пыхтящего паровоза пахло дымом, копотью и маслом. Позади паровоза находился тендер, нагруженный углем, а за ним — пять пассажирских вагонов, товарный и служебный. После энергичных поисков свободного места, нам кое-как удалось крепкими кулаками отвоевать одно отделение III-гo класса, и кое-как там разместиться. Публика прибывала ежеминутно и в буквальном смысле слова со всех сторон облепила вагоны, размещаясь даже на крыше. И это зимой! В нашем отделении, вместо положенных шести человек, вскоре оказалось набито все четырнадцать. Нас пять, плюс две сестры милосердия, четыре по виду вполне мирных и адекватных солдата, какая-то старушка и двое штатских. Часть разместилась на полу, были заняты все проходы.

Даже туалет солдаты обратили в купе, тем самым лишив публику всякой возможности им пользоваться. Вагоны не отапливались. Однако холода мы не испытывали, так как ужасная скученность человеческих тел, сидевших и лежавших одно на другом, их усиленное испарение и нездоровое дыхание, делали температуру теплой и одновременно зловонной.

В момент подачи нашего состава к перрону, на поезд произошла настоящая бешеная атака людей, не попавших в него предварительно, как мы. Воздух огласился отчаянными криками, ругательствами, проклятиями. В ход сразу были пущены штыки, приклады, послышался звон разбиваемых стекол, выстрелы и в каком-то диком исступлении люди лезли со всех сторон, через двери и окна.

Некоторые пассажирки завизжали при звуках выстрелов. Несколько человек ворвалось и к нам. Не найдя места не только сесть, но даже стать, они застыли в каких-то неестественных акробатических положениях, уцепившись одной рукой за полку, уже и без того грозившую обрушиться под тяжестью нескольких человек, сидевших на ней, и ногой упершись в колено или грудь внизу лежавших.

Мы дружно запротестовали и несмотря на ругательства и угрозы совместными усилиями тумаками выпроводили новых незваных пришельцев вон и сообща с солдатами, бывшими с нами в купе, приняли энергичные меры, чтобы не допускать больше никого в наше отделение.

Около полуночи поезд, наконец, двинулся. Мимо поплыли зимние пасторальные пейзажи. Нивы. Пастбища. Редкие леса с перелесками. Не буду описывать подробно этого путешествия -- скажу только, что длилось оно трое суток и только ночью 10 января наш поезд пришел на станцию Лубны. Все это время, мы не могли сомкнуть глаз, вынужденные сидеть в одном и том же положении, отчего члены совершенно окоченели, страшно ныли и мы едва держались на ногах.

О передвижении по вагону нельзя было и думать. Не пройдешь, все забито битком! Сообщение с внешним миром происходило только через окно и то в самом крайнем случае, на малых станциях, дабы не дать повода другим людям, тщетно пытавшимся попасть в поезд, воспользоваться этим же путем. Несмотря на присутствие женщин, солдаты отправляли естественные потребности здесь же в вагоне на глазах всех, используя для этого свои ранцы, котелки или фуражки. Хамские выходки и нецензурные ругательства уже давно не резали ухо, с этим все