В совершенно подавленном настроении я вернулся в теплушку. После ужина разговорился с казаками. Их своеобразное мировоззрение на происходящее в России несколько рассеяло мое тоскливое настроение. Вечное Разгильдяйство Российское их еще не коснулось. Убеждений они остались твердых, и все события объясняли по-своему, со "своей колокольни". Несчастье, выпавшее на Россию, считали наказанием, посланным Богом за грехи людей. "Сицилисты", делавшие по их словам революцию и вызвавшие беспорядок, были просто "слуги антихриста" и к ним эти казаки питали жгучую ненависть.

-- И чего это, Ваше-скородие, люди еще хотят -- рассуждал один казак, степенно оглаживая свою пышную окладистую бороду. -- Жили все хорошо, можно сказать в довольстве, жили по закону Божьему и человеческому, и вот в один прекрасный день, все словно очумели. Бросили работу и ну принялись только говорить, да кричать. Пошел раз и я на этот, как его, да "митинг", думал, что там будет, все как у нас, на станичном сходе, так верите, не достоял до конца, противно стало. И чего там только не кричали: Бога и Царя нам не надо, законы долой, отцов не слушай, начальству не повинуйся, этих самых буржуев режь и грабь, становись, значит, разбойником. А вся вина на начальстве: приказали бы нам сразу, поначалу, мы с ними бы по-отцовски разделались, и неповадно было бы другим. Мы-то что, уж тут потерпим, а уж дома то расправимся и научим всех их уму разуму. А только, как у нас дома, мы не знаем. Может быть и правда, что на Дону не все ладно, Люди болтают, что фронтовики и молодежь всем там заправляют, а Атамана они не признают и не слушают. И вот нынче наши ребята слушали, как солдаты ругали Каледина и называли его врагом народа и казачества. Говорили, что придут на Дон, уничтожат Атамана и всех кто с ним. Конечно, мы в дороге уже давно и не знаем, что и как у нас дома и что делает наш Атаман. Когда приедем, увидим. Коли на Дону хорошо, как раньше и Атаман, значит, стоит за порядок, мы поддержим его и по-стариковски разделаемся с ослушниками. Надо только строго наказывать молодежь, не давая ей спуску. Пусть и она послужит так, как мы служили прежде.

Так бесхитростно говорили эти старики, и каждое их слово невольно врезалось мне в душу. В уютной и теплой теплушке, при фантастическом освещении ярко накаленной печи, наша беседа затянулась до глубокой ночи.

Около полудня 11-го января стало известно, что наш эшелон скоро отправляют далее. Действительно, в два часа дня, поезд все же тронулся. Ехали мы медленно, с большими остановками на станциях, иногда часами стояли в поле, ожидая открытия семафора и только ночью 12-го прибыли в Полтаву. Поезд дальше не идет, дорога перекрыта, возможно, там уже красные! Эшелоны с казаками будут ставить на запасные пути, вероятно чтобы там их агитировать, перековывать в большевиков.

Еще во время этого переезда, нас поражало одно чрезвычайно характерное явление, а именно: на станциях и даже полустанках наш поезд буквально осаждали пронырливые рабочие, проникали в вагоны, заводили знакомства, вели скользкую агитацию, а при торможение, начали на ходу выпрыгивать из вагона, напутствуемые соболезнованием, сочувствием и оханьем наших радушных хозяев.

Глава 9

Нас высадили с вещами в чистое поле. Ё-мое, приехали! Полный трэш, угар и содомия, впереди еще треть Украины, еще и с тяжелым грузом, пешком не потопаешь! К тому же идти сейчас необходимо крайне осторожно, как по минному полю! Что делать? Все планы летят козе в трещину! Было около десяти часов вечера, когда мы, стоя у полотна железной дороги, в полукилометре от станции, с унылой тоскою молча наблюдали, как медленно удалялся наш поезд, пока его не скрыла ночная мгла.

Сделалось жутко и мучительно грустно. Резкий, порывистый, холодный ветер, взметавший сухую пыль и пронизывавший насквозь, еще более усиливал тоскливость настроения. Мои спутники приуныли и, видимо, пали духом. Отчаяние одолевало нас. Перед нами, казалось, было всего два выхода: незаметно пробраться на станцию и там пытаться ожидать прихода поезда или эшелона и с ними ехать дальше, или же -- отправиться в город, переночевать где-то там на окраине, а затем пешком или на подводе обойдя Полтаву, опять выйти на железную дорогу. Поездка в Полтаву нас никак не привлекала.

Ходили слухи, что там зверски хозяйничает очередной военно-революционный комитет. Вечно пьяные мартышки! И тем, кто этого не понимает, приходится тяжело. Едущие пассажиры подвергаются тщательному осмотру, а все подозрительные арестовываются. Обычно обыскиваемых раздевают до гола, как мужчин, так и женщин. Золото, деньги и особенно николаевские кредитки сразу конфискуются. Платье, обувь, даже туалетные принадлежности отбираются по грубому произволу, смотря, что кому понравится.

Красногвардейцы, взбесившиеся гомункулусы отечественного производства, тут же откровенно примеряют на себя шубы, обувь, шапки, что не подходит - отдают, что приходится в пору -- забирают. Считай, что "приподнялись пацаны"! Вздор и дилетантство! В общем, несчастных пассажиров обирают с откровенным цинизмом и совершенно безнаказанно. О протесте нельзя и думать, а для ареста достаточно самого малейшего подозрения.

Все это горькие плоды трех первых Декретов Советской власти. Когда я учился в школе, у нас особое внимание уделялось декоративным Декретам "О мире" и "О земле", но стыдливо умалчивалось о касающихся всех и каждого третьем декрете "О грабеже". Согласно этому Ленинскому Декрету, под предлогом помощи фронту, стихийно созданным группам добровольцев позволялась отбирать у "эксплуататорских классов" деньги, ценности и теплые вещи. Как Вы понимаете, до фронта ничего из награбленного не доходило.

В силу этих соображений, первой вариант со станцией отпадал. Второе решение -- остановка в городе, в известной мере также было сопряжено с опасностью, при условии, что так же и Лозовая уже