– Сколько тебе лет? – спросил Витоссек.

Шестьдесят шесть, ответил ему старый еврей, и тогда Витоссек отсчитал шестьдесят шесть злотых и засунул их старику в карман рубашки.

– А теперь иди, куда шел, – сказал он.

Он дал еще какое-то указание тому же желтому полицейскому, тот ушел и вернулся еще с тремя евреями. Витоссек полюбопытствовал об их возрасте и заплатил соответствующие суммы в злотых. Последняя женщина сказала, что ей пятьдесят, и он отсчитал последние сорок восемь злотых, сказав, что теперь это был ее новый возраст. Когда она ушла, он обернулся к контрабандистам и сказал: «Я – хороший немец, разве не так?» Они согласились, и он ушел вместе с желтыми полицейскими, и, как только он исчез из виду, все трое ребят разбежались.

В ПЯТНИЦУ Я СНОВА ПРОЖДАЛ ТРИ ЧАСА, после чего вышел Айзик, чистильщик обуви, и сообщил, что Лейкин сказал мне прийти еще раз в понедельник. В понедельник Лейкин наконец провел меня в свой кабинет, который помещался в комнате возле туалета. Он развел руки в стороны так, будто хотел обнять всю Польшу, и поинтересовался, что я об этом думаю. Я сказал, что в этом доме красивая передняя.

Он сказал, что Витоссек и другие немцы из Полиции Безопасности собирали отдел по борьбе с преступностью и что Лейкин выбрал меня в качестве его члена.

– Они не столько охотятся на контрабандистов, сколько хотят их регулировать. Ты же знаешь, как немцы любят держать все в порядке.

– Я ничего ни о чем не знаю, – сказал я.

– Конечно, продолжаешь придерживаться своей старой позиции, – сказал он мне. – Но ты ведь знаешь ту старую шутку, которая снова приобрела популярность. Когда встречаются два еврея, один говорит другому: «По статистике, один из нас должен доложить в гестапо».

– Да, слышал я эту шутку, – ответил я ему.

– Конечно, никакой зарплаты не предусмотрено, но имеются другие привилегии, – сказал он. – В том числе влияние в трудовых лагерях.

– Я до сих пор понятия не имею, что должен делать, – сказал я.

– Пока что ничего, – ответил он. – Может, какие-нибудь небольшие отчеты. А может, даже они не понадобятся.

Я сидел на стуле, а он смотрел на меня. За столом он казался таким маленьким, что создавалось впечатление, будто бы он стоит на коленях на полу. За окном слышалось, как играет аккордеонист.

– Так я могу идти? – спросил я.

– Нет, – ответил он.

Он перевел внимание на бумаги, которые лежали перед ним. Поставил подпись на двух и произвел какой-то издевательский звук при виде третьей. Затем он поднялся, обошел стол спереди и сказал, что выменял себе новые сапоги, после чего сделал несколько приседаний, чтобы их растянуть.

– Ты слышал, что немцы уже в Ленинграде? – спросил он. Я покрутил головой. – Представь, Гитлер видит в раю Иисуса и говорит святому Петру: «Эй, почему у этого еврея нет повязки?» А святой Петр отвечает: «Оставь его в покое. Он – сын начальника».

– Хорошая шутка, – сказал я ему после того, как мы немного помолчали.

– Ты как те лавочники, которые прячут товары под пальто и подходят к клиентам, только если знают их в лицо, – сказал он. – Это мне в тебе нравится.

– Спасибо, – ответил я.

– Нам нужно держаться друг друга, – сказал он мне. – Страшно смотреть, как немцы нас разделяют.

– Так я могу идти? – спросил я.

– Ты помнишь, что почувствовал, когда впервые увидел табличку «Евреям здесь не место» в витрине еврейского магазина? – спросил он.

Другой полицейский распахнул дверь и сказал Лейкину, что наконец пришел один из его братьев Чаплинских. Лейкин бросил полицейскому две пачки сигарет, и тот сказал, что Чаплинские тоже курят. Лейкин бросил ему еще две.

– А еще, разве они оба не были законниками? – поинтересовался полицейский.

– Кажется, были, – сказал ему Лейкин. – Еще в Лодзи.

– Здесь прямо собралась какая-то коллегия адвокатов, – сказал полицейский. Он добавил, что Майлер тоже был законником и что, к слову, он до сих пор пытается выяснить, куда выслали семью его жены.

– Поляки жалуются, что мы пользуемся привилегией, потому что их всех посылают за границу, а мы, по крайней мере, работаем дома, – сказал ему Лейкин.

– Передай шарманщикам, – сказал полицейскому Лейкин, и тот ушел.

– Кто такие шарманщики? – спросил я.

– Так называют юденрат, – пояснил он. – Ну понимаешь: брось шарманщику монетку, и он начнет играть, волоча за собой обезьяну.

Он наклонился поправить сапоги, и когда посчитал, что они в порядке, вернулся за стол и снова сел.

– Ну и что ты решил? – спросил он.

Мы умолкли, слушая, как минутная стрелка его часов переходит к следующей отметке.

– Я думаю, что помогу, чем смогу, – сказал я ему.

Он сказал, что даст знать, когда я понадоблюсь, и отпустил. Когда я спускался по парадным ступенькам, к входу подъехал длинный черный автомобиль, впереди сидели двое немцев, а сзади трое бородатых евреев с перепуганными глазами. Когда вечером я рассказал обо всем Борису, он похлопал меня по спине за мудрое решение и сказал, что, может быть, теперь мы будем заранее знать кое-что о происходящем.

ХАНКА НАСЕЛЬСКА ПОДХВАТИЛА ТИФ И УМЕРЛА, та же участь постигла дядю Софии Исковица. Несколько недель Лейкин передавал послания от моего отца и брата, но потом сказал, что их перевели, а куда – он не знает. Мама попросила разузнать и наказала мне проводить больше времени с Лейкиным, пока не узнаю. На улице появилось больше бесплатных столовых. В сентябре Лейкин сказал, что площадь гетто собираются еще больше урезать, зато в октябре могут снова открыть несколько школ. Он послал нашу банду вешать новые плакаты, запрещавшие евреям покидать кварталы, в которых им предписано жить.

– Что это значит? – спросила София, когда к нам попали плакаты.

Мы их развесили, но, оказалось, это все было ради единственной цели – немецкие солдаты и синяя полиция устроили на нас облаву возле «бессмертной дыры», всей банде удалось смыться, но один поляк схватил меня сзади за шею. Кроме меня поймали еще троих детей постарше из другой банды. Поляк пнул меня по пятой точке и отпустил со словами: «Этот будет мелковат для патронов». Других детей заставили вывернуть карманы и стать у стенки. Я убежал и, когда сворачивал за угол, услышал, как стреляют. Мертвые дети еще какое-то время лежали там у стенки один на другом.

ПО ДОРОГЕ ИЗ МАГАЗИНА МЫ С МАМОЙ снова услышали выстрелы, и она оттащила меня на тротуар и закрыла рукой. За ужином она рассказала, что у стены на Новолипке нашли четыре тела.

– Полно людей заразились тифом, – сказал Борис. Она ответила ему, что этих расстреляли за контрабанду.

– Вот поэтому мы и завязываем с этим делом, – сказал он ей.

– Это правда? – спросила она меня.