– Да за ерунду! - не выдержал Алешка. - Золото, бриллианты… Мелочь всякая.

– Мне бы такую мелочь, - вздохнула мама.

– Да он тебе сколько хочешь натаскает! - пообещал Алешка. - Когда его отпустят.

Тут я понял, что разговор принял опасное направление.

– Он не виноват, - поспешил я. - Он ошибся. Он ученый.

– Он самолет строит! - поддержал меня Алешка. - Чтобы летать.

– Я все понял, - сказал папа. - Летающий самолет. Золото-бриллианты. Полезный ученый. Как его фамилия?

– Акимов!

– Акимов… Акимов… А! Вспомнил! Зажигалка с «Гаудеамусом». Ладно, я завтра наведу справки. Узнаю, что там за история с бриллиантовым золотом. И ученым самолетом.

– А как дела с клетчатой совой?

– Вот этого не знаю. Мне поручили срочное дело. Я завтра вылетаю в Германию.

– А там-то что случилось? - спросила мама.

– Там как раз ничего. Это у нас обокрали одного крупного бизнесмена. Похитили ценную картину. И, кажется, не одну.

– Ничего, - успокоил его Алешка. - Он себе новую купит. И не одну.

– Такую не купит, - сказал папа. - Это подлинник Айвазовского. По сведениям Интерпола, картину уже вывезли за границу и спрятали в Германии.

– Айвазовский очень расстроился? - с сочувствием спросил Алешка. - За свой подлинник.

Папа улыбнулся, мама захохотала.

– Так что дело клетчатой совы откладывается. Тем более что все похищенное каким-то таинственным образом возвращено потерпевшим.

– А они чего говорят? - невинно спросил Алешка. Так невинно, что у папы в глазах засветилось подозрение.

– Ничего не говорят. Какой-то добрый человек принес. Пожелавший остаться неизвестным.

– Соглашайся, отец, - посоветовала мама. - Ты им про ученого узнаешь, а они твою комнату поклеят.

– Только не вверх тормашками, - поставил папа условие.

– Как получится, - проворчал Алешка. Нас, конечно, эти обои совершенно не радовали. И он тут же вполголоса поправился: - Как у Ленки получится.

А у меня в голове почему-то засела мысль о картине Айвазовского. Где-то совсем недавно мелькнула передо мной фамилия этого великого художника…

На следующий день папа позвонил из Шереметьева.

– Дима, передай Алешке, что наша милиция никакого гражданина Акимова Владимира Ивановича не задерживала.

– Так я и знал, - Алешка горестно покачал головой, услышав это сообщение. - Его похитили.

Кто они?

– Как хорошо! - мечтательно пропел Алешка и повалился на тахту.

Я за него испугался. Подумал, что его детская ранимая психика не выдержала таких суровых испытаний.

Но я напрасно испугался.

– Как хорошо! - он раскинул руки, будто хотел обнять весь мир. - Дим, у нас карантин! У нас столько времени! Мы с тобой все успеем. Мы с тобой разоблачим гадину Земана. Мы найдем нашего Акимова, а его похитителей посадим вот в этот аквариум и будем кормить этими мерзкими улитками. Пусть все эти гады каждую ночь грызут ракушки, пока не подавятся.

Я немного расслабился, а под конец Алешкиной речи мне стало страшно. Столько праведного гнева звучало в его словах. Не завидую я ни Земану, ни тем более негодяям, укравшим великого ученого Акимова.

– А потом, Дим, мы сядем на махолет имени Карлсона и как замашем крыльями!…

Тут дверь в нашу комнату распахнулась, и на пороге появилась мама с рулонами обоев в охапке. Она свалила их на мою тахту и сказала:

– Это ваш сыновий долг! До приезда отца поклеите его кабинет. Он будет очень рад. Только не перепутайте верх и низ.

– Ноги и тормашки, - проворчал, уточняя, Алешка.

– Впрочем, - продолжила мама, разворачивая рулон, - не ошибетесь.

Это точно! Не ошибемся. Обои были сделаны в виде нотных линеек со всякими скрипичными ключами и кляксами нот. Вверх тормашками их даже нарочно не поклеишь.

– Мам, - осторожно сказал я, - ты ничего не напутала? Папа ведь не композитор. Он на флейте не играет.

– Темные у меня дети, - пожаловалась мама в потолок, соседям. - Без музыкального образования. - И сказала нам: - Это самые настоящие милицейские обои. Здесь же записана мелодия.

– «Мурка», что ли? - обомлел Алешка.

– Сам ты Мурка! Это милицейский гимн! - И она очень мелодично пропела: - «Наша служба и опасна и…»

– А дальше? - нам понравилось.

– А дальше обрывается. Продолжение на другом рулоне. Так что подберите обои так, чтобы они песней прозвучали. Розовый дождь у нас уже есть. Теперь будет боевая песня. Мне запереть вас на ключ? Или сдаетесь без боя? Молчание - знак согласия. Снимайте полки.

В кабинете мы грустно сели на папин стол.

– А кто же будет грызть ракушки? - печально проговорил я.

– Ленка! - вдруг сказал Алешка и схватился за телефонную трубку.

– Не понял! - признался я.

– Детина! - ответил Алешка в трубку. - Это я не тебе, Лен. Ты на пианине играешь? На фортепьяне? А какая разница? Песню про опасную службу знаешь? Молодец! - он дальше скороговоркой рассказал Ленке все-все.

А когда Ленка спросила, чем она может помочь, Алешка объяснил задачу.

– Хорошо, - без всяких капризов ответила Ленка. - Только вы мне поможете.

Мы по-быстрому отодвинули стол и кресло от стен, посбрасывали с книжных полок всякие книги, вроде «Криминалистики» и «Уголовных кодексов», сняли полки и содрали обои. Потом притащили из кладовки стремянку, бустилат и кисти, стопку старых газет.

Тут пришла Ленка, в рабочей одежде. Мы помогли ей наклеить верхние газеты и пожелали успехов. А Лешка позвонил Саньку.

– Санек, привет. Батя дома?

– Чей?

– Не придуривайся, - строго оборвал его Алешка. - Позови к телефону… Здравствуйте, Степан Фомич. Это Алексей Оболенский беспокоит. Вы знаете, что ваш друг Володя попал в беду? В какую? В большую. Мы сейчас придем и все расскажем. Вы ему друг? Мы так и знали.

Дядя Степа слушал нас очень внимательно и все время качал головой. И приговаривал: «Ах, дурак! Ну какой же дурак!»

– Он не дурак, - обиделся за Акимова Алешка. - Он великий ученый.

– Я не про него, - вздохнул дядя Степа. - Это я дурак. Я посоветовал. Чего делать-то? В милицию бежать?

– Нельзя в милицию, - сказал я. - Нежелательно.

– Это понятно. А тогда куда?

– Никуда. Надо сначала разузнать - куда бежать.

– Это понятно. А как? - видно было, что он сильно растерялся и сильно переживает.