будто живые, начали ползти друг к другу, сливаться, но пока не представляли никакой угрозы.

Антон взял Принца за руку и повернул лицом к темноте, уходящей от Ворот в другую сторону от двора.

– На счёт три. А там – будь что будет. Раз! Два!..

– Вам не уйти! – сказал Филат. Оказывается, он успел собраться из отдельных частей воедино, одним нечеловеческим движением подойти вплотную взяться обжигающе-холодными руками за плечи друзей. Мякиш почувствовал, как его прижимает чужая сила, заставляет расцепить пальцы с Принцем, развернуться и лезть обратно.

– Три! – сказал Алексей и сам вырвал руку из пальцев Мякиша, потом толкнул его локтем, резко, на пятках, поворачиваясь на месте, словно в фигуре странного танца лицом к Филату.

Не ожидавший толчка Антон сорвался вниз, падая боком, вовсе не так, как рассчитывал. Не так – и один. Краем глаза он неожиданно подробно, несмотря на темноту наверху и вокруг, увидел, что Принц сцепился с командиром отряда, мешая схватить его, Мякиша, за ногу. Движения их – да и его падение – были медленными-медленными, наподобие схватки под водой.

– По… – начал говорить Антон, падая в бездну в одиночестве.

Вместо двух сцепившихся фигур он видел теперь странную комнату без окон, скорее даже подвал, наполненный людьми. Осанистый господин с потухшим взглядом, недлинной бородой клинышком, одетый в старомодный военный мундир без погон и наград. Женщина с породистым нерусским лицом рядом. Четыре девушки, удивительно похожие между собой – сёстры? Ещё мужчины видом попроще первого и несомненная служанка, такое уж у неё было лицо, не ошибёшься. Истошно выли собаки, заглушая негромкую стрельбу. И сам Принц там, вон же он, вон! Его отбрасывают к стене выстрелы, расцветают на груди непрошенными цветами попадания пуль. Из стен летят целые пласты штукатурки, обнажая перекрестия дранки, падают на пол.

Страшная карма у людей, умирающих так. Нельзя, нельзя, нельзя!

–…че… – продолжил Мякиш в своём странном замедленном падении-полёте.

Теперь он видел вместо предыдущего берег моря, ярко освещённый солнцем. Детей у воды, будку на коротких сваях с заметной надписью СПАСАТЕЛЬ под плоской крышей. В волнах видно, как то выныривала, то снова тонула белобрысая девчачья головка, а к щиту, нелепо подпрыгивая, бежал голенастый неуклюжий подросток, чтобы сорвать спасательный круг и броситься навстречу своей смерти ради чужой жизни. Потом Антон увидел со стороны самого себя, вырывающего этот пенопластовый бублик из его рук. Даже, кажется, ударил Утёнка в лицо, чтобы не пустить в воду. И бросился в волны сам. Он успеет. Он отлично плавает, в отличие от.

А Уте ещё жить да жить, он этого достоин.

–…му?! – закончил Антон разорванное на части слово.

– Это твоя дорога. Иди. Я теперь смогу пройти следом, – в наступившей темноте и тишине посреди ничего сказал Алексей. – Одинокими и голыми приходим мы в этот мир, такими же и уходим, но между двумя точками всегда есть прямая. Нить порвана, смерть всегда – начало новой жизни.

Раздался громкий хлопок как от взрыва новогоднего фейерверка; застывшего посреди отсутствия реальности Мякиша перевернуло несколько раз, приложило о невидимые, но твёрдые поверхности, и выкинуло наконец за Ворота окончательно.

В густой ватной тьме перед глазами вспыхнул лазурный луч, немыслимо прекрасный и почему-то очень жуткий. По крайней мере, сам Антон смотрел на него с ужасом, чувствуя, что его недавно созданное – всего-то три дня! – новое тело растворяется в нигде. Остался один разум, которому сложно существовать самому по себе, без подходящего сосуда.

Последним видением был полный водой аквариум, тот самый, из детства, в котором весело плавали две золотые рыбки, иногда поднимая вверх головы и беззвучно открывая рты.

Кажется, они пели.

Или хотели есть.

Оппозиты

1

Окна были задёрнуты шторами – теми самыми, которые Мякиш помнил с юности: тёмно-коричневые полотнища, простреленные решётками тонких жёлтых линий. И светлыми квадратами кое-где, на удивление похожими на заплатки. Сквозь них пробивалось неутомимое летнее солнце.

Сам он лежал под толстым одеялом и бездумно смотрел на стену. Потом медленно повернул голову и уставился в потолок. И люстра до боли знакома: три рожка, тонкая ножка, уходящая в гипсовую нашлёпку на потолке.

Всё здесь было знакомо. И всего этого давным-давно нет. Он сам видел бульдозер, который пригнали сгрести обломки шлаковых стен. Сам видел развалины, торчащие переломанные рамы окон с остатками стёкол, спиленные под корень деревья в саду и разбитый экскаватором сарай возле калитки.

– Ага, очухался? – заглянула из кухни в открытую дверь бабулька. Маленькая, суетливая, в вечном цветном платочке. Мякиш её не узнал, хотя ожидал – раз уж всё так похоже – увидеть родную бабушку. И ничего, что её уж лет пятнадцать как нет, после пережитого в интернате ещё и не к тому будешь готов.

– Десима Павловна меня зовут, родной! Рабочая версия такая: собирал груши во дворе, упал с лестницы, временная амнезия. Сиречь потеря памяти. Для соседей и твоих ребят – самое то, а что неправда… Ну, так часто бывает. Соврёшь во благо, считай, не согрешил.

Теперь она стояла прямо перед кроватью, вытирая руки полотенцем. Была Десима Павловна до того домашняя, седенькая, уютная, что запаху пирожков Мякиш уже и не удивился. Конечно, кому бы их печь, как не ей.

– Зови меня бабушкой, чтобы людей не удивлять, – продолжила она, закинув полотенце на плечо. Хотя мы-то знаем, что никакие груши здесь ни при чём.

Она подмигнула Мякишу и ушла обратно. Уже с кухни донёсся голос:

– Туалет во дворе, у нас здесь без излишеств. Воду из колонки притащи, за калиткой налево через дорогу. Ну и вставай, вставай. Труба зовёт!

– Какая… труба? – с трудом спросил Антон. Язык не слушался, словно присох к нёбу, но он справился.

– Иерихонская, – немедля ответила Десима Павловна и заливисто, по-девчачьи, расхохоталась. Уточнять у неё что-то почему-то сразу расхотелось. Бабушка хлопнула какой-то крышкой, зазвенела посудой. Потом, видимо, включила радиоточку – проклятие Мякишевой юности. Пронзительный тенорок диктора немедля забубнил о подробностях строительства некой важной хреновины, перечисляя тонны бронзы и кубометры бетона, не забывая при этом восклицать: «Слава коронарху!». Работа сменных бригад, со слов радио, кипела, трудовые рекорды бились, окружной санитар был в восхищении, но что именно строили – понять не получалось.

И здесь всё то же, и здесь всё так же. Кстати говоря: а где это – здесь?

Похоже, пора вставать, ответы на некоторые вопросы лёжа найти невозможно.

Мякиш отбросил одеяло, потянулся и сел на постели, оглядывая комнату дальше. Да, всё