– А ты хочешь все время рубить сплеча?

– Иногда, знаешь, так тянет поохотиться на мамонта…

Он улыбнулся с какой-то проникновенной грустью. Я взяла его лицо в свои руки и стала бережно, утешающе целовать. Мне было смертельно жалко этого настоящего мужчину, который не видит перед собой никакой дороги.

По-настоящему тонко он вел себя со мной и в самой тонкой области наших отношений. Я почему-то считала, что после первой, «осторожной», ночи, уже не боясь причинить мне боль, Антон будет действовать по-хозяйски – грубовато и властно. Но он каждый раз начинал ласкать меня все так же осторожно, словно неизменно спрашивая моего разрешения; это всегда очень трогало меня. И вопреки расхожему мнению он прежде всего заботился о том, чтобы удовольствие получила я; каждый раз улавливал малейшее мое неудобство и был готов тут же поменять всю свою тактику, чтобы только меня не разочаровать. Короче, он всегда действовал как заботливый отец, помогающий ребенку сделать первые шаги.

Ребенок (в моем лице) избаловался очень скоро. Я начинала любовную игру по-настоящему самозабвенно, не допуская даже мысли о провале и зная, что партнер всегда подчинит свою физиологию моим нуждам. Когда он после последних судорожных движений ронял голову ко мне на плечо, а я, слегка задыхаясь, гладила его взмокшую спину, мне казалось, что оба мы – птицы, только что вместе взлетевшие на вершину наслаждения. Чуть живые от усилий и сладкой опустошенности, мы опустились в одно гнездо и бережно прикрыли друг друга крыльями. Наверное, где-то рядом стремительно летит время, но минуты проносятся мимо укрытия, не задевая нас. А ночное небо зажигает над нами тысячу белых солнц.

В наше последнее горное утро я постояла перед спуском на вершине Чегета, глядя на сказочно уменьшившуюся в размерах горную долину. Возле высокогорного кафе торчал пестрый лес воткнутых в снег лыж и дремала собака, свесившая хвост прямо в пропасть. Загорелые люди в театрально-ярких костюмах пролетали справа и слева от меня так легко, словно в их жизни и не существовало ничего, кроме полета. И мне показалось, что стоящие в ряд горы, вся гордая стать которых была так ярко высвечена солнцем, сейчас сорвут свои белые шали и хором крикнут: «Прощай!» Я бы ответила им тем же словом: «Прощайте!» Я почему-то была уверена, что больше такой красоты в моей жизни уже не будет.

Недалеко от меня притормозил только что сошедший с подъемника Антон. Мы помахали друг другу палками и помчались по склону вниз.

В Москве меня подстерегал приятный сюрприз. Словно запоздалый подарок от Деда Мороза, он был преподнесен тогда, когда я и не думала надеяться на перемены к лучшему. Мы вернулись шестого февраля – в последний день студенческих каникул, – и Антона тут же засосал учебный процесс, временно он перестал даже ходить на пантомиму. Я довольно мучительно пережила первые несколько дней одиночества и от тоски раньше назначенного срока позвонила своему работодателю: вдруг у него найдется для меня какое-нибудь внеплановое дело? Вместо ожидаемого: «Извини, сейчас – ничего» – я вдруг услышала: «Хорошо, что позвонила, ты как раз нужна», – и рысью помчалась по привычному адресу.

Я никогда особенно не вникала в то, чем занимался Виктор – вроде бы поставками спортивного инвентаря, – но, как выяснилось, он уже много месяцев работал над открытием собственного спортклуба. Время для этого было выбрано исключительно удачное: Советский Союз уже несколько лет как перестал существовать, период бешеной инфляции и пустых прилавков завершился, и дикий (а вместе с тем по-дикарски красивый) капитализм медленно, но верно набирал обороты. Новые русские все чаще становились героями анекдотов, а стало быть, занимали полноправные позиции в обществе. В угоду этому социальному классу и работало множество фирм, справедливо рассудивших, что лучше стричь небольшую, но крайне мохнатую группу овечек, чем пытаться обкорнать огромное голое стадо. Виктор, мой работодатель, был в этом отношении не оригинален; его своеобразие проявилось лишь в способе стрижки. Вместо того чтобы усадить овец в еще один ресторан или еще один салон красоты, он давал им возможность побегать по травке и поиграть в войнушку. Взрослым дядям предлагалось надеть шлемы с бронежилетами и пострелять друг в друга шарами с краской. Эта забава называлась «пейнтбол» и в то время была еще полной новинкой. А мне предлагалось стать в открывшемся клубе секретарем на телефоне – давать информацию и принимать заказы.

О таком повороте судьбы я, конечно же, и не задумывалась (моей путеводной звездой все еще оставалось поступление на журфак), но свернула на новую дорогу с радостью. Первым, что меня обрадовало, были уговоры Виктора: «Что тут раздумывать? Ты нам подходишь по всем статьям: характер вежливый, язык хорошо подвешен, голос приятный». Во второй раз я обрадовалась, придя оценить обстановку в офис: безупречная белизна стен и строгая серость оргтехники, вокруг – приятные деловитые люди. Все одеты настолько модно и стильно, что я стыдливо поеживалась в своей водолазке и джинсах. «Все путем! – ободрил меня Виктор, хлопая по плечу совершенно по-свойски. – Купишь себе костюмчик – вот аванс. Кстати, о зарплате…»

Это и стало третьей причиной. Услышав, сколько мне будут платить, Антон присвистнул и завистливо покачал головой. Зарплата была индексирована в долларах, стало быть, проблемы инфляции меня не касались. Налоги меня тоже не касались – зарплата выплачивалась вчерную. На радостях я позвонила маме, хотя разговаривала с ней совсем недавно, по приезде с турбазы.

– Мам, а я устроилась на работу.

– Доченька, у тебя хватает времени?

Я срочно применила обходной маневр.

– Ну, это работа по специальности: я пишу статьи для одного модного журнала; там очень прилично платят.

Я попросила маму не присылать мне больше денег, потому что теперь я прекрасно обеспечу себя сама. В ответ она какое-то время молчала в трубку. Это было не похоже на маму – обычно она разговаривала быстро, боясь, что я слишком трачусь на междугородные переговоры.

– Доченька, это очень кстати, – услышала я наконец неожиданно грустный голос.

– Что случилось?

– Я ушла с работы.

Я испытала настоящий шок, едва ли не такой же сильный, как потрясение от провала на экзамене. Мама, ушедшая с работы… Это так же не поддавалось пониманию, как мама, ушедшая из жизни.

– Почему???

– Уже месяц, как ушла… Я не хотела тебе говорить, расстраивать…

– Почему???

– Нам совсем ничего не платят. Точнее, платят все те же деньги, но это уже не деньги.

– И что ты сейчас делаешь?

– Пока ничего. Мне предлагали убираться в одном кафе. Может быть, и надо было согласиться…

– Нет! – закричала я так, что вошедший в лифт преподаватель шарахнулся в другой угол кабины.

В ужасе от услышанного я продолжала кричать и весь последующий разговор, но не смогла высказать ничего конструктивного (лишь пообещала маме высылать половину своей зарплаты, несмотря на ее категорический отказ). Мне трудно передать, насколько я была потрясена. Мама вне созданного ею библиотечного мира была настолько же нереальна, как белый медведь в пустыне. Жизнь разом показалась мне вывернутой наизнанку; я впервые осознала, что понятия, на которых покоится твое представление о действительности, способны обрушиваться в один миг.