Стоило ли мне остаться на севере, где безопасно среди деревьев, безопаснее, чем я думала, потому что, кроме того места, ничего не знала?

Я не знала, как оказалась в своей комнате. Похоже, мне помогли подняться, так как смутно помню, что на кого-то опиралась, и последний пролет меня тащили, почти что несли на себе. В какой-то момент я опустошала содержимое желудка в фарфоровый унитаз, и кто-то – наверное, Анджали – поддерживал мои волосы, давал мне попить теплой воды из пластмассовой чашки и вытирал ее, когда она стекала по подбородку. Я даже не понимала, когда так напилась, но было похоже на то. Я дрожала. А потом стало тепло, меня накрыли чем-то мягким. Кажется, я звала маму, но она находилась очень далеко. Веки изнутри расцветали, как черный камень, непостижимым количеством звезд.

Клянусь, опал был в моей руке, глубоко впивался в ладонь. И только оказавшись в кровати, в какой-то момент ночью я поняла, что его больше нет.

Меня разбудил шум, доносящийся из открытого окна. Я все еще лежала на кровати. Казалось, что прошло несколько дней, но настало лишь следующее утро. Солнце взбиралось по небу, сияя по краям оранжевым. Голова гудела, свет мешал сориентироваться в пространстве, но больше всего мешал шум из окна. Это был человек. Не успела я понять, как этот человек забрался с пожарной лестницы в мою комнату.

Она подтолкнула меня.

– Двигайся.

На кровати мы вдвоем не помещались, поэтому в итоге я оказалась на небольшом коврике на полу и смотрела, как она устраивается на моей подушке.

– Откуда ты… Что ты… – Слова во рту походили на кашу. Либо застревали, либо полностью терялись.

Мой мозг внутри меня чиркнул спичкой, но быстро задул ее. Я с мгновение почти ничего не могла вспомнить.

А потом в голове всплыло ее имя. Это Моне, соседка снизу, из комнаты прямо под моей. Я находилась в «Кэтрин Хаус», не дома. Я все вспомнила.

На ней вчерашняя темная одежда, но блузка смялась и испачкалась, а брюки закатаны до колен. Ступни грязные, ноги в полосах засохшей грязи. На голове не парик, ее обычные волосы. Из-за игры света она казалась ненастоящей, практически полупрозрачной.

Но Моне на самом деле находилась здесь.

Я пыталась ей сказать, что она ошиблась комнатой, но не получилось. Она свернулась на моей простыне и подготовилась ко сну. Прижала мою подушку к лицу.

– Моне, – сказала я, подтолкнув ее. – Тебе нельзя здесь оставаться.

В голове у меня пульсировало. Мне самой очень надо было закрыть глаза и лечь.

– Эй, – сказала я.

Я потянула ее за руку, за ногу, за другую. Ее конечности стали тяжелыми. Она закрыла глаза, потеки туши на ее щеках были похожи на изысканных бабочек. Рот с размазанной помадой приоткрылся, и на мою подушку стекла, сверкая, капелька слюны.

– Мне кажется, ты ошиблась, – продолжила я. – Ты в чужой комнате.

Никакого ответа. Когда я снова ее подтолкнула, она просто вздохнула.

Уже почти официально наступило утро – это подсказывало восходящее и сверкающее между зданиями солнце, – а мою кровать заняла странная девушка. Естественно, все остальные в доме спали и не могли бы мне помочь.

Я недолго посидела в ограниченном пространстве, решая, то ли разместиться на одном из пыльных вычурных кресел в общей комнате, то ли признать, что проснулась, и раньше всех принять душ.

Я отправилась в ванную, не спеша сбрызнула лицо водой, почистила зубы и вернулась, но она так и лежала на моей кровати.

А потом я заметила, что она свернулась в изголовье кровати, оставив пустой нижнюю половину матраса – будто специально.

Я заняла нижний край – небольшую зону между ее телом и стеной – и громко произнесла:

– Хорошо… А теперь я вернусь ко сну.

Думала, это ее разбудит, но не получилось. Она не шевельнулась.

Когда она на несколько сантиметров вытянула ногу, один из пальцев коснулся моей руки. Я приоткрыла глаз, проверила, тут ли она – все еще тут. Она тоже открыла глаз и проверила меня.

И мы обе одновременно закрыли глаза, застигнутые врасплох.

* * *

Когда я проснулась во второй раз за это утро, солнце освещало мое лицо, а кровать оказалась пуста.

Но я все равно чувствовала, что кто-то есть в комнате, и повернулась на бок. Она стояла возле кровати. Я хорошенько прикрылась, на случай если она смотрела. А она смотрела.

– Привет, – произнесла она. – Доброе утро.

Она посмотрела на мои голые ноги, а потом окинула меня взглядом до самого верха, и я вспомнила, что на мне надето. Я так и не сняла платье, и теперь оно помялось и повредилось: лямка завязалась узлом, а подол разорвался спереди. Я начала извиняться, но она перебила меня:

– Оно хорошо на тебе смотрелось. Чуть длинновато, но цвет идеально подошел. Оно мне не нужно. Зачем оно мне теперь? Оставь себе.

– Спасибо, – сказала я. – Но что ты здесь делаешь? И не могла воспользоваться дверью?

Я показала на дверь, ведущую в общую комнату, а не на ту, о которой не хотела думать – прямо за кроватью.

– Я проходила мимо и решила заглянуть, – сказала она, имея в виду открытое окно, выходящее на пожарную лестницу с черными прутьями. Я подумала, она шутит, но не стала переспрашивать. Она произнесла это так, словно я не понимала самого простого – что Земля не плоская, что камни не едят, – и не хотела бы мне это объяснять. Затем она развернулась и продолжила делать то, чем занималась, пока я спала: копаться в выложенных мною на стол вещах. Телефон (без единого оповещения). Брелок с двумя ключами. Кошелек (с наличкой и бесполезной банковской картой, никаких кредиток – она в этом убедилась).

– Ммм, – нерешительно начала я. У меня не было слов. Я села. Не могла стоять, потому что в такой маленькой комнате она занимала все пространство. – Ты уходишь?

– Не думала, что так пройдет наш первый настоящий разговор, Бина, – сказала она. – Думала, к этому моменту мы оставим все в прошлом.

Меня это успокоило. На вечеринке мы не общались, но между нами была связь. Я не могла этого отрицать.

Она все еще просматривала мои вещи. Проверила ящик комода. Карманы штанов. Мою обувь изнутри. Она возвышалась надо мной, стоя грязными ногами на полу, а руками роясь в ящиках комода, куда я положила собранную мамой одежду. Порылась в ней, а потом удовлетворенно закрыла последний ящик. Остался лишь чемодан.

Она заговорила, стоя спиной ко мне.

– Знаешь, меня назвали не в честь художника. Мужчины.

– Правда?

– А в честь моей двоюродной бабушки, седьмая вода на киселе. Хочешь послушать про нее немного? Она была революционеркой. Отказалась от любого комфорта, чтобы бороться за людей без права голоса, страдающих, слабых. Последнее, что слышала о ней моя семья – она выучила испанский и присоединилась в джунглях к вооруженной левацкой группировке, борющейся во благо народа. Любовников у нее было много, и она присылала нам в конвертах пряди их волос с сухими листьями и цветочными лепестками. Она никогда не подписывалась, но мы, естественно, знали, что это от нее. Она погибла в великом сражении, и они вынесли ее тело к реке и, украсив цветами, отправили вплавь к цивилизации, чтобы кто-нибудь ее нашел и выслал домой.