А когда я нашла это и втянула руку в комнату, даже она, казалось, удивилась.

– Ее могло сдуть ветром, и она тогда потерялась бы навеки, – сказала она. – Не думаю, что Кэтрин это понравилось бы.

Я не понимала, шутила ли она так.

На ладони лежала серебряная расческа с одного из столов в гостиной. Та расческа, которую я оставила в саду в качестве приношения. Она каким-то образом узнала, что я не хотела ее отдавать.

Чувство, возникающее в момент, когда берешь то, что тебе не принадлежит, и делаешь своим, восхитительно. Я ощущала холод расчески на своей талии, пока она не нагрелась до температуры моего тела. Но думала, что потеряла ее навечно. Как опал.

Я напряглась – больше не хотела расческу.

– Что такое? – спросила она. – Я думала, ты хотела ее вернуть. Хотя вообще не должна была ее брать.

– Спасибо.

Она лежала в моих руках, и острые зубчики и гладкая блестящая поверхность напомнили мне, почему я ее взяла, но этого оказалось недостаточно.

– Помнишь клятву?

– Ты знаешь, что я помню. Только что сказала, мы все ее подписали.

– Тогда помнишь, что там втиснуто между комендантским часом и плитками. Никакого воровства. Воровство является поводом для выселения. Но я думаю, это означает воровство у других девочек, потому что кому из нас нужны эти древние грязные чашки снизу? Но тебе все равно стоит быть осторожней.

Она знала, как и я, что будет следующий раз. Что это привычка, а я только начала.

– Да ты вроде сама не следуешь правилам.

Я изобразила глубокую затяжку от косяка и отмахнулась от дыма.

– Туше.

Она отстранилась от стены. Для той, которая забралась сюда по пожарной лестнице, усилие было слишком заметным. Она направилась к двери.

– Подожди. Не уходи пока. Я хотела тебя спросить…

– Спросить что? Все, что не смогла спросить вчера?

Я кивнула.

– Все, что даже не знаешь, спрашивать ли?

По рукам побежали мурашки, хотя утро уже было жарким.

– Иногда человек не может сказать тебе того, что ты уже знаешь, – отметила она. – Иногда ты должна сама это увидеть. И тогда поверишь.

Похоже, она имела в виду фигуру на крыше, то очертание в голубом свете. Вспышку, которая исчезла. Сама мысль об этом должна меня пугать, должно появиться желание убежать отсюда. Но я скорее сгорала от любопытства, чем боялась.

– Почему мисс Баллантайн хочет, чтобы пробудилась Кэтрин де Барра?

Она засмеялась. Мне понравился ее смех.

– Если бы ты спала сотню лет, разве тебе не хотелось бы, чтобы кто-то тебя уже разбудил? Мне кажется, ты бы очень проголодалась.

Она произнесла это очень безразлично.

Я пожала плечами. Глупый ответ на неверный вопрос.

– Как она умерла? Я слышала какие-то истории…

– Если тебе это так интересно, спроси Гретхен. Она спит с дневником, который нашла. Меня поражает, что она пока не съела страницы из него, чтобы больше никто ничего не прочитал. Но хочешь знать, что я слышала?

Я кивнула.

– Хочешь знать, что тогда говорили люди? Что писали в газетах?

По спине поползли мурашки. Позади меня в стене находилась дверь – я вдруг осознала это, а потом могла думать лишь о ней, о том, что я была прямо у странной лишней двери.

– Все начинается с ужасного парня…

– Правда?

– Безусловно, – ответила она, словно иначе история не могла начаться. Именно так начиналась мамина история, отчего я вся обратилась во внимание. – Он хотел получить ее и все, что принадлежало ей. Поэтому решил прийти сюда и проклясть ее. Тогда бы она делала все, что он говорил. Верно? Он знал, как ей нравились подарки, что она собирала предметы, которые привозил ей папа со всех концов света. В каждой ее комнате собирались коллекции, на каждой полке и каждом столе, что-то даже стояло на подоконниках. Поэтому он должен был принести ей нечто совершенно другое. Даже особенное.

Она до сих пор выглядела бледной, но ее глаза светились. Возможно, она все это придумывала. Возможно. Мне было все равно.

– Черный опал, – сказала она. Я застыла. – Очень редкий. Но парень был таким болваном, верил во все, что ему рассказали, – что он нечистый, проклят носившей его графиней из Праги, когда кто-то снял его со скрюченного пальца ее холодного трупа. Но он не знал, что этот опал приносил настоящую удачу. Он спас эту графиню, помог ей сбежать в новые земли, подальше от него. Она прожила долгую и счастливую жизнь. Болван подарил его Кэтрин, желая захомутать ее, но не получилось. Она его не хотела, ее нельзя было купить. Она оставила его внизу и приказала не следовать за ней. Но он сделал это. Начал ее преследовать. Она пробежала пять пролетов до крыши и…

Она засвистела, словно порыв ветра. Сложила руку в форме птицы, которая полетела.

– Это невозможно, – сказала я. – Отсюда никак не выбраться на крышу, разве не так?

– Да. – Моне склонила голову. – Никак. Но я еще даже не добралась до этой странности.

– Серьезно?

Она улыбнулась.

– Так вот, она упала, или спрыгнула, или он, возможно, ее столкнул – никто не знает наверняка, и это долгое время оставалось под огромным знаком вопроса. Но еще больший вопрос – что случилось с ее телом.

Она ждала моей реакции или что я догадаюсь.

– Его не нашли. Говорят, она переступила через край крыши – и исчезла в воздухе.

Я фыркнула. Эта реакция была быстрой, точно нервный смешок, но Моне не моргнула.

– Значит, она не упала? – спросила я.

Она качнула головой.

– И никто не знает, что с ней произошло, – продолжила я. – Умерла она или сбежала?

Это всего лишь история. История, которая заканчивалась там, где ее закончила она. В воздухе. В ночи. От ее взгляда я чувствовала себя на опознании подозреваемых, а она находилась по ту сторону одностороннего зеркала и пыталась понять, я ли совершила преступление.

– Я решаю, доверять ли тебе, – сказала она. – Доверять?

– Можешь мне доверять.

– Могу? Я едва тебя знаю.

– Можешь, – подтвердила я.

– Тогда скажи, зачем ты появилась здесь – как гром среди ясного неба. Скажи мне правду.

Я не понимала, почему так нуждалась в ее доверии. Все это время я хотела, чтобы она освободила мою кровать, вернула мне подушку и вышла из комнаты, а как только она собралась уйти, я захотела, чтобы она осталась еще на несколько минут.

– Назвать настоящую причину? – спросила я. – Правду?

Она ждала.