К тому времени, когда эта политика могла принести заметные экономические плоды, голодающие могли просто вымереть. Заботясь только о спасении гибнущих людей, патриарх снова обратился с воззванием к Церкви с призывом продолжать сбор средств для Помгола и, более того, расширить эту помощь, включив в пожертвования драгоценные церковные украшения и предметы, за исключением тех, которые имели прямое богослужебное употребление. Это воззвание было разрешено правительством к напечатанию и широкому распространению среди населения.

Не остался безответным и призыв патриарха к зарубежным христианам: возник ряд международных организаций (наиболее крупная – американская АРА) по снабжению продовольствием голодающих Поволжья. Представителям этих организаций было разрешено непосредственно участвовать в распределении продуктов.

Такова была ситуация, когда в печати был опубликован декрет ВЦИК от 10/23 февраля 1922 г. об изъятии церковных ценностей на нужды голодающих. Согласно этому декрету, обязательному изъятию подлежали все без исключения церковные культовые предметы из драгоценных металлов. Практически речь шла прежде всего о богослужебных сосудах и чашах, которые часто изготовлялись из серебра, о серебряной отделке престолов и окладах икон. Верующие были поставлены этим декретом в безвыходное положение: понять его иначе, как новое «объявление войны», они не могли – да так оно, по существу, и было.

В послании от 15/28 февраля 1922 г., явившемся ответом на декрет, патриарх Тихон обратился к верующим:

«Мы допустили, ввиду чрезвычайно тяжких обстоятельств, возможность пожертвования церковных предметов, не освященных и не имеющих богослужебного употребления. Мы призываем верующих чад Церкви и ныне к таковым пожертвованиям, лишь одного желая, чтобы эти пожертвования были откликом любящего сердца на нужды ближнего, лишь бы они действительно оказывали реальную помощь страждущим братьям нашим. Но мы не можем одобрить изъятия из храмов, хотя бы и через добровольное пожертвование, священных предметов, употребление коих не для богослужебных целей воспрещается канонами Вселенской церкви и карается ею как святотатство – миряне отлучением от нее, священнослужители – извержением из сана (апостольское правило 73, двухкратного Вселенского собора правило 10)».

То, к чему призвал патриарх, не могло быть продиктовано церковным «чувством собственности», в чем его потом обвиняли, т. к. церковная иерархия в принципе не могла использовать богослужебные предметы для каких-нибудь иных целей. Позиция патриарха не была также выражением «канонического формализма», якобы оказавшегося сильнее сострадания к погибающим – в чем его также обвиняли. Его позиция была выражением общенародного религиозного убеждения; неприкосновенность священных предметов культа была неотъемлемым содержанием веры.

Как атеисты, так и некоторые христиане – «модернисты» могли возмущаться этим, но невозможно было отрицать несомненный факт: русские православные люди веками и без малейших колебаний веровали именно так. Со стороны государственных органов не было даже попытки войти в переговоры с церковным руководством с целью убедить его в необходимости провести соответствующую реформу: принять авторитетные постановления и подготовить верующих к замене богослужебных предметов. Щадящая чувства верующих, благоговейно, церковными руками – пусть даже под контролем правительственных органов – такая замена в принципе была возможной. В дальнейшем практику такого рода осуществляли некоторые архиереи: например, митрополит Петроградский Вениамин – однако именно он был осужден и расстрелян в первую очередь.

Внезапность появления декрета, категоричность его формулировок и, главное, нарочито подчеркиваемая насильственность и грубость его осуществления – все это не оставляло никаких путей к мирному исходу. Невозможно избежать вывода, что правительство к такому мирному исходу и не стремилось – напротив, целью было именно предельное обострение обстановки, провоцирование столкновений, создание поводов для демонстративных и жестоких репрессий.

Для чего это было сделано?

Возможно, в связи с переходом к НЭПу было решено терроризировать и запугать духовенство и верующих, чтобы в условиях большей гражданской свободы Церковь не смогла укрепить свое положение в обществе. Во всяком случае, здесь речь уже шла не о бесконтрольном атеистическом фанатизме, не о злоупотреблениях местных властей, не об эксцессах революции и гражданской войны. Это была продуманная и сознательная партийная и правительственная политика – и это было самым страшным.

Кто был инициатором этой политики, также не вызывает сомнений. 6/19 марта 1922 г. находившийся на лечении В.И. Ленин, как сообщается в его «полном» собрании сочинений (М, 1964. Т. 45. С. 666–667):

«…В письме членам политбюро ЦК РКП(б) пишет о необходимости решительно подавить сопротивление духовенства проведению в жизнь декрета ВЦИК от 23 февраля 1922 г. об изъятии церковных ценностей в целях получения средств для борьбы с голодом».

Текст письма в собрании сочинений не был приведен. Почему? Это становится понятным из содержания письма, опубликованного в 1970 г. за рубежом и лишь весной 1990 г. – в СССР (Известия ЦК КПСС. № 4; полный текст приведен в «Хронологии»). Жестокость и цинизм этого документа, необычные даже для Ленина, вынудили сохранять его в тайне в течение почти 70 лет. Программа, принятая на заседании политбюро, осуществлялась неукоснительно, и лишь в отдельных моментах «с превышением плана» (это касается прежде всего ареста патриарха Тихона).

15/28 марта 1922 г. в газете «Известия» публикуется «Список врагов народа», в котором первым указан патриарх Тихон «со всем своим церковным собором», затем имена десятков епископов и священников. В последующие недели и месяцы в сотнях и тысячах церквей события разворачивались по одному и тому же «сценарию»: группа вооруженных людей, обычно красноармейцев, проникала в алтарь, верующие и духовенство пытались им препятствовать, возникали столкновения, во многих случаях дело доходило до крови. По сообщениям советской печати, уже в первой половине 1922 г. 55 трибуналов рассмотрели 531 дело с привлечением 732 обвиняемых. Но это было только начало. Многие тысячи духовных лиц и монахов были приговорены к расстрелу, другие – к ссылкам и лагерям. Печать широко освещала судебные процессы, шедшие одновременно в разных городах и губерниях, сопровождая их соответствующими комментариями. В сознании рядового советского человека образ священника прочно связывался с понятиями «черносотенец» и «контрреволюционер» – это очень «пригодилось» во времена сталинской «коллективизации».

Атмосфера смертельного ужаса нависла над Церковью: террор был развязан в мирное время, без всякой разумной причины – отныне доверие к советской власти, как носителю порядка и закона, подрывалось навсегда. В Церкви начался разброд и смятение: одни верующие настраивались на долгие годы исповедничества и страданий; другие в страхе начали отрекаться от веры; третьи, не порывая с верой, стали отчаянно, любой ценой, искать «благоволения властей».

Кто поверит, что этот террор был развернут во имя помощи голодающим? Как сообщили советские газеты, «по данным ЦК Помгола серебра из церковных ценностей собрано более 23 997 пуд.»; согласно комментарию «Известий» (1922. 19 дек.) – «цифра, до смешного пустяковая». Общая стоимость изъятых ценностей, по зарубежным оценкам, составила около 30 млн рублей золотом. Ясно, что путем добровольных пожертвований, при церковном контроле над расходованием средств, 100 миллионов верующих и 50 тыс. церквей могли бы собрать во много раз большие суммы…