В послании от 18 июня/1 июля патриарх заявил, что осознает «свою провинность перед Советской властью», выразившуюся в ряде «активных и пассивных антисоветских действий».

«Мы, – продолжает патриарх, – по долгу христианина и архипастыря – в сем каемся и скорбим о жертвах, получившихся в результате этой антисоветской политики… Мы осуждаем теперь такие действия и заявляем, что Российская православная церковь аполитична и не желает отныне быть ни «белой», ни «красной» Церковью. Она должна быть и будет единою, соборною, апостольской Церковью, и всякие попытки, с чьей бы стороны они ни исходили, ввергнуть Церковь в политическую борьбу должны быть отвергнуты и осуждены».

Возможно, с политической точки зрения, патриарх Тихон и проявляет непоследовательность, осуждая прежние действия, которые в свое время и в иной ситуации были совершенно правильны и принесли ценные духовные плоды. Но в такой «непоследовательности» оказалось больше смирения, больше любви и верности Христу, Церкви и своему народу, чем в негибком и упорном политическом ригоризме. Церковная же его позиция была безупречна и прежде и теперь. Подавляющее большинство верующих сердцем поняли это и приняли решение патриарха с одобрением и радостью.

Для христианского сознания главный вопрос, связанный с революцией, есть вопрос о допустимости насилия, вопрос о том, при каких обстоятельствах и во имя каких целей может быть проливаема человеческая кровь? Приняв на себя еще при императоре Константине полноту духовной ответственности за мир, «лежащий во зле» (I Ин., 5: 19), Церковь не могла встать и никогда не вставала в отрешенную позицию «непротивления злу насилием». Но когда в конкретных обстоятельствах нужно «подставить левую щеку» (Мф., 5: 39), а когда нужно поднять меч «в наказание делающему злое» (Рим., 13: 4)?

Русская церковь с самого начала своего исторического бытия многократно ставилась перед этим ответственным, порой мучительным вопросом.

В пору своей христианской юности Россия уже испытала страшные последствия каинова греха братоубийства. И в ответ на этот грех Русская церковь прославила князей Бориса и Глеба, как «страстотерпцев», осознав в их подвиге особый вид святости: подражание Иисусу Христу как искупительной жертве за грехи своих братьев. Выражая церковное и народное представление о духовном смысле совершенного ими подвига, летописец вкладывает в уста Бориса, отпустившего свою дружину и смиренно ожидающего подосланных убийц, такую молитву:

«Господи Иисусе Христе! Как Ты в этом образе явился на землю нашего ради спасения, собственною волею дав пригвоздить руки Свои на кресте, и принял страдание за наши грехи, так и меня сподобь принять страдание. Я же не от врагов принимаю страдания, но от своего же брата, и не вмени ему, Господи, это в грех».

Молитву Бориса подхватывает Глеб, решившийся идти тем же путем, вслед за своим возлюбленным братом:

«Увы мне, Господи! Лучше бы мне умереть с братом, нежели жить на свете этом. Если бы видел я, брат мой, лицо твое ангельское, то умер бы с тобою: нынче же зачем я остался один?.. Если доходят молитвы твои к Богу, то помолись обо мне, чтобы и я принял ту же мученическую кончину».

«Повар же Глеба именем Торчин, – повествует летописец, – зарезал Глеба, как безвинного ягненка. Так он был принесен в жертву Богу, вместо благоуханного фимиама жертва разумная».

И через много столетий, на новом роковом рубеже русской исторической жизни, вторит летописцу патриарх Церкви Российской, говоря о новых жертвах братоубийственной вражды:

«…Жертва благовонная во очищение грехов матушки-России».

«Слава они князей наших и заступники земли русской, ибо славу этого мира они попрали, а Христа возлюбили, по стопам Его решились идти. Овцы Христовы добрые, они не противились, когда влекли их на заклание, не уклонились от насильственной смерти! Потому-то и с Христом воцарились в вечной радости…» – эти слова древней летописи как будто написаны сегодня.

И как будто к нам, многие десятилетия пожинавшим горькие плоды нового ига, проистекшего из новой русской междоусобицы, обращена проповедь святого летописца:

«Да никто не дерзнет говорить, что ненавидимы мы Богом! Пусть этого не будет! Ибо кого так любит Бог, как нас возлюбил Он? Кого так почтил Он, как нас прославил и превознес? Никого! Потому именно гнев Свой воздвиг на нас, что больше всех почтены бывше, мы худшие всех совершили грехи. Ибо больше всех просвещены бывше, зная волю Владычную и презрев ее и красоту, горше других наказаны».

Мы верим, что Русская церковь, а с ней – Россия, а с Россией, быть может, и мир – спасены подвигом Бориса и Глеба, тысячекратно (если не миллионократно!) повторенным новыми страстотерпцами Русской земли. В них – свидетельство, что мир стоит любовью, а не насилием; правдой, а не ложью; что по-прежнему крест – хранитель вселенной; что дело Христово не умерло на земле. И с новой силой звучат для нас слова древнего исповедника: «Мученики – семя Церкви».

Мы, нынешние дети Русской церкви, – та земля, в которой должно прорасти это семя. Не будем же сухой землей! Живое церковное предание донесло до нас весть о том, что они, совершая свой духовный подвиг, молились и о нас, своих духовных наследниках; они, которые, по слову апостола:

«Испытали поругания и побои, а также узы и темницы; были побиваемы камнями, перепиливаемы, подвергаемы пытке; умирали от меча; скитались в милотях и козьих кожах, терпя недостатки, скорби, озлобления. Те, которых весь мир не был достоин, скитались по пустыням и горам, по пещерам и ущельям земли. И все сии, свидетельствованные в вере, не получили обещанного, потому что Бог предусмотрел о нас нечто лучшее, дабы они не без нас достигли совершенства» (Евр., 11: 36–40).

При значительных различиях индивидуальной судьбы, всех новомучеников Русской церкви объединяет то, что они были свидетелями и исповедниками Царствия Божия. Государь со своей семьей и верными слугами пролил жертвенную кровь именно за то, что был христианским царем-помазанником, имевшим власть быть проводником воли Божией в земных государственных делах.

Епископы, священники, монахи и миряне, пострадавшие за неучастие в братоубийстве, повторили подвиг Бориса и Глеба, понесенный за утверждение евангельского идеала в народной социальной и политической жизни.

Верующие, погибшие за защиту церковных святынь от осквернения, видели в этих святынях Божее достояние, вещественные островки Царствия Божия на земле. Святые, чьи мощи были подвергнуты поруганию, пострадали посмертно за народную веру в преображающую силу Бога, в грядущее воскресение тела.

Духовенство и церковный народ, отказавшиеся от выражения нравственной солидарности со строителями нового мира, не возглавлявшегося Христом, тем самым свидетельствовали о своем глубинном чаянии подлинного Христова Царства.

Тяжкие испытания в эту эпоху выпали не только на долю христиан – они разделили эти испытания со всем народом. Пролитая кровь, чья бы она ни была, вызывает естественное чувство вины и сострадания во всяком человеке, не окончательно потерявшем совесть. Христианские святые отличаются лишь тем, что они шли на свой подвиг, движимые глубокой верой. В ту меру, в какой они полагались на Бога и доверяли себя Ему, их мысли и чувства переставали быть только их мыслями и чувствами, они становились созвучны, синергетичны мыслям и чувствам Божиим. Поэтому так бесконечно важно для нас постичь, во имя чего, с каким духовным настроем они совершали свое жертвенное служение. Церковная канонизация новомучеников, прославление их подвига всем народом – в той или иной форме уже происходит, и остановить этот процесс никому не удастся. Но в каком именно духе они будут прославлены, какой именно смысл будет обретен в их подвиге – от этого зависит очень многое, если не все. Здесь неизбежно возникнет глубокое разномыслие и, возможно, длительный духовный поиск, прежде чем откроется и восторжествует правда Божия. Но когда это свершится, это будет началом новой эпохи: понять и признать подвиг святости – значит приобщиться к нему и к его плодам.