Почин великому делу канонизации новомучеников положила «Русская церковь за рубежом» на своем Соборе 1981 г. К сожалению, канонизации этой придан чрезмерно политический, «антибольшевистский» и антикоммунистический характер. Соборные тексты и сопутствующие им иконы новомучеников вызывают не столько благоговение перед их верой и жертвенностью, сколько ненависть к тем, от чьей руки они пострадали.

Трудно представить себе ошибку более тяжелую. Канонизация никогда не может быть направлена против кого-либо, она не должна подразумевать какую-либо политическую оценку и осуждение революции и связанных с ней событий. Речь не о том, что христианин может быть безразличен к спорам о революции, – но о том, что дело канонизации не должно зависеть от его позиции в этом споре. Перед подвигом новых страстотерпцев могут склонить свою голову и те, кто полностью отвергают идеалы и цели революции, и те, кто их частично разделяют. Не имеет решающего значения, от чьих конкретно рук пострадали страстотерпцы, какими намерениями и мотивами руководствовались те, кто их умертвил: эти вопросы важны для понимания революции, но не для понимания смысла и содержания христианского исповедничества. Здесь имеет значение только искренность и глубина жертвенного самосознания тех, кто эту смерть и эти страдания приняли.

Канонизация не может быть актом, углубляющим застарелую, в недрах душ затаившуюся вражду – она, напротив, может и должна стать актом русского национального примирения, восстановления подлинного, непоказного духовного единства. Это будет шаг к примирению также со всеми другими народами, которые так или иначе были захвачены стихией революции и приняли в ней участие – на той или другой стороне. Таким – примиряющим – был дух самих новомучеников, ради мира народного принесли они свою жертву. Изменять этому – значит нарушить их волю и чаяние, значит использовать их нравственный авторитет и славу их имени в своих самозаконных целях.

С утешением и надеждой вдумываемся мы в слова откровения, которое Иисус Христос дал Своему возлюбленному ученику:

«После сего взглянул я, и вот, великое множество людей, которого никто не мог перечесть, из всех племен и колен, и народов, и языков, стояло перед престолом и перед Агнцем в белых одеждах и с пальмовыми ветвями в руках своих… И, начав речь, один из старцев спросил меня: сии облеченные в белые одежды кто и откуда пришли? Я сказал ему: ты знаешь, господин. И он сказал мне: это те, которые пришли от великой скорби; они омыли одежды свои и убелили одежды свои кровию агнца. За это они пребывают ныне перед престолом Бога и служат Ему день и ночь в храме Его, и Сидящий на престоле будет обитать в них. Они уже не будут ни алкать, ни жаждать, и не будет палить их солнце и никакой зной: ибо Агнец, Который среди престола, будет пасти их и водить на живые источники вод; и отрет Бог всякую слезу с очей их» (Откр., 7: 10–17).

Пусть же ныне явит и нам имена и лики тех, «которые пришли от великой скорби, которые омыли одежды и убелили одежды свои кровию агнца…».

Некоторые верующие усматривают в этом апокалиптический смысл: символическую передачу власти архистратигу Михаилу, в соответствии с древним пророчеством:

«И восстанет в то время Михаил, князь великий, стоящий за сынов народа твоего; и наступит время тяжкое, какого не бывало с тех пор, как существуют люди…» (Дан., 12: 1).

Взаимное влияние и глубокое единение Церкви и государства – основной стержень константиновской эпохи христианской истории. В частности, если вся таинственно-литургическая структура Церкви определилась до начала этой эпохи, концентрируясь вокруг простой формулы: «где епископ – там Церковь», то организация ее как целого, выразившаяся в образовании митрополий и поместных Церквей, сложилась уже под сильным влиянием римской имперской государственности.

Крушение основных очагов этой государственности: западно-римской, византийской и, наконец, российской – каждый раз ставило Церковь перед необходимостью выяснения и закрепления тех основ церковной организации, которые вытекали из самой природы Церкви и должны были сохраняться, невзирая на изменения в жизни человеческого общества. И каждый раз это была подлинно творческая, если не сказать более – пророческая задача. Гибель православной монархии вынудила соборный разум Русской церкви приложить огромные духовные усилия к решению этой задачи, неожиданно приобретшей первостепенную практическую важность.

Задача эта продолжает решаться и ныне. Мы призваны теперь пожать плоды того исключительного по глубине и содержательности опыта, который приобрела Русская церковь в борьбе за прояснение и развитие канонических основ своего бытия как единого духовно-телесного организма. Быть может, приобщение к этому недостаточно осознанному опыту поможет найти путь к восстановлению ныне утраченного единства Православной российской церкви. Более того, автор дерзает предположить, что этот опыт необходим не только для свершения грядущих судеб Русской церкви, но окажется ценным вкладом в искания и усилия Церкви вселенской, стремящейся осознать и осуществить свою онтологическую структуру в соответствии с Божественным замыслом.

Основу Православной церкви как единого целого образует епископат. Согласно древнейшим православным канонам, епископ обладает всей полнотой учительной, распорядительной и тайносовершительной власти в пределах своей епархии. Пресвитеру (священнику) эта власть, и притом не в полном объеме, лишь делегируется епископом. Только за епископом сохраняется абсолютное и решающее право «воспроизводства» иерархической структуры Церкви – он может рукополагать не только священников, но и других епископов. Наконец, только собор епископов правомочен принимать решения, касающиеся судеб Поместной церкви в целом.

Именно решающая роль епископата в Церкви побудила Петра I и его наследников принимать самые энергичные меры к тому, чтобы лишить русского епископа какой-либо самостоятельности, превратить его в почетного, но безвластного государственного сановника. По свидетельству Лескова, замечательного церковного бытописателя прошлого века, епископ представлял собой своего рода «живую икону», чисто символическую фигуру, почитаемую народом, но лишенную с ним реальной связи. Существовал глубокий разрыв между епископатом (и приближенным к нему высшим «ученым монашеством»), с одной стороны, и рядовым духовенством и монашеством, погруженными в толщу верующего народа, с другой. Образно говоря, кровообращение между главой и телом Российской церкви на протяжении веков было крайне затруднено.

Процесс восстановления нормальной церковной жизни, начатый трудами митрополита Филарета Московского, шел очень медленно, встречая могущественное сопротивление со стороны придворных кругов. Только Николай II решился по-настоящему пойти навстречу восстановлению русской церковности. Развернувшаяся при нем деятельность церковной группы Антония Вадковского (митрополита Санкт-Петербургского) и затем Предсоборного присутствия – подготовила церковное сознание к предстоявшим глубоким реформам. Отражением этой подготовительной работы была, в частности, программа последнего «предреволюционного» московского митрополита Питирима (Окнова). До этого он был ректором Санкт-Петербургской семинарии, затем экзархом Грузинской церкви, где служил на грузинском, мингрельском, осетинском и абхазском языках и осуждал политику русификации Кавказа.