силой сжала губы и зубы. Изо рта рвались такие жуткие слова, которые Аля в жизни никогда не произносила. И не слышала, кажется, тоже никогда… Откуда они взялись-то, в принципе?

– Куда? Даже любопытно!

– Прекратите издеваться надо мной! Что у вас за манера такая?

– Зато ты порозовела. Вон, даже нос малиновый стал. И уши дрожат, как у очень злого мышонка…

Девушка притопнула ногой от бессилия и злости. Руки чесались, чтобы заехать этому придурку…куда-нибудь. Но они были заняты – одной Аля держала сумочку, второй – полы куртки, еще не застегнутой.

– Давай, дуй в машину, мышонок. И не трясись так!

– Как можно шутить, когда у человека беда?

– Не дрейфь. Прорвемся. Пальма у нас и не в таких переделках бывал!

Глава 11

– Сын, ты понимаешь, что этого никто просто так не оставит? – Пальмовский-старший расхаживал по своему помпезному кабинету, нервно переставляя вещи на столах и полках.

Виктор смотрел на этого человека с отвращением. Только для посторонних они сохраняли идиллию отцовско-сыновних отношений. Потому, что так положено. И так нужно для дела.

Сейчас же, пока никто не видит, он бы с удовольствием надавал ему по роже. Просто чтобы сбить спесь и показать, что нельзя постоянно выходить сухим из воды.

– Оставлять нечего. Только дурак мог думать, что до бизнеса никто не доберется.

– Витя! – На него навели указательный палец, как в детстве. Только тогда Пальмовский уважал отца и трепетал от его грозного тона. Сейчас же палец хотелось сломать. Чтобы не тыкал больше.

Но это значило бы снова признаться в слабости и неумении владеть собой. Этот старый подлец никогда такого не дождется!

– Я помню, как меня зовут. Что дальше? – Отозвался намеренно лениво и вальяжно.

– Это ты подставился! Ты! Я же просил быть крайне осторожным и нигде не светиться!

– Меня подставили твои конкуренты. И ты прекрасно знал, что это когда-нибудь произойдет. Хотел быть народным избранником – должен был продать свое дело и никогда в него не лезть больше. А ты решил посидеть на двух стульях… Все. Один стул сломан. Жди, пока развалится другой…

Вся дрянь в их жизни началась, когда Сергей Эдуардович загорелся желанием власти. Он так хотел стать слугой народа, что забыл обо всем: о семье, о жене, которая когда-то моталась с ним по самым дальним захудалым гарнизонам, о сыне… С женой развелся, нашел себе молодую, «подходящую по экстерьеру»… О сыне вспомнил, когда понадобилось кого-то назначить директором их конторы…

Пальмовский горел желанием послать отца к черту, пойти своим путем, независимым и свободным. Удержала ответственность за мать: она всю жизнь провела в статусе домохозяйки, обеспечивая тыл, уют и оплот для мужа, и теперь была способна только страдать и плакать. Кто-то должен был обеспечить ей привычный уровень жизни.

Теперь, похоже, руки ему развязали. Можно было начинать все с нуля.

– Тебе придется исчезнуть на время.

– Даже так? Может быть, мне сделать пластическую операцию, поменять имя и фамилию? А еще лучше – пол? Стать девочкой вместо мальчика? Вот мать удивится, наверное…

– Не хохми! Я на полном серьезе!

– О чем ты думал, когда отправлял меня к главе тендерного комитета? – Виктор начал заводиться. Держался до последнего. Но сколько, черт побери, можно подставлять своего собственного сына? Это что за хрень такая творится?

– Ты знаешь, мы должны были взять этот конкурс.

– Моей репутацией и моей задницей. Ты знаешь, там холодно, на нарах. Я чуть потенции не лишился. Сам не хочешь сгонять, попробовать? Может, и конкурсов не захочется больше?

– Я. Все. Сказал.

Кто бы сомневался. Отцу было откровенно плевать на то, что будет дальше с сыном. Сейчас для него было главным – убрать из поля зрения СМИ родню с подмоченной репутацией. И пофигу, что сам же все и спровоцировал. Конверт, с которым Виктора взяли оперативники, был запечатан, засунут в папку с тендерной документацией. Пальмовскому и в страшном сне не могло присниться, что его руками организована дача взятки. А кем-то другим организована его взятие с поличным…

– Засунь свои слова…

– Тебя завтра уже не должно быть в городе! – Отец знал, что может сейчас услышать. Не стал доводить до конфликта, перебил на полуслове.

– Прости, но я тебе больше ничего не должен. Сам решу, что мне делать и как жить.

Можно подумать, он реально сейчас убежит, сверкая пятками. Просто из принципа решил, что останется. Будем мозолить глаза, наблюдать, как недоброжелатели топят отца. Да что там таить? Он и сам его с удовольствием сейчас утопил бы!

Альку хотелось видеть. Нещадно. Руки зудели от желания обнять… Но сначала – домой, отмыться от смрада камеры, которым, кажется, на всю жизнь пропитался. Понятно, что это были причуды разума и обоняния. Ничем таким особенным там не воняло… Но хотя бы побриться, сменить костюм…

Не стал звонить. Хотел сделать сюрприз. Увидеть, как она замирает, словно испуганный тушканчик, как глаза наполняются радостью и счастьем. Дальше в его воображении путались самые разнообразные варианты… От того, как Аля бросится ему на шею, до того, как даст по мордасам – и будет, наверное, права.

Еще был самый неприятный, о котором Виктор даже боялся думать: девушка сделает вид, что они вообще не знакомы, пройдет мимо и не заметит. Кто будет скучать в одиночестве, когда вокруг там много самых разнообразных средств излечения?

Реальность дала под дых, да так сильно, что даже ребра, кажется, заныли… Пальмовский впервые ощутил, что такое настоящая боль – не физическая, к той он давно привык на тренировках. Боль от того, что тебя предают… Ломкая такая… Сначала придавливает тяжестью, гнет позвоночник… А потом разливается жгучей отравой по венам.

Виктор никогда не мог представить, что от вида Славки рядом с Алей ему захочется сдохнуть на месте. Или кого-нибудь убить. А лучше – всех уничтожить, а потом самому испариться.

– Привет. Что за праздник? – Он, конечно же, был сильнее эмоций. Приехал, чтобы встретиться и поговорить, значит, обязательно это сделает!

– Эх, ты, ухажер… – Славка сделал вид, что ничего не случилось страшного.

Виктор не слышал его – он смотрел в глаза Али. Читал в них что-то… И, как всегда, не мог разобрать ни слова… Алькин взгляд был для него всегда какой-то смесью японского и испанского: очень выразительный, эмоциональный, экспрессия бьет через край… Но черт разберешь