«Я всего лишь впустил в себя больше воздуха, – сказал Хэмлин. – Я только позволил всепроникающей энергии проявиться. Для этого на самом деле нужно немногое. Уверенность в том, что разум один в мироздании, что путь разума предрешен, что энергия, питающая наш разум, бесконечно велика, и, значит, бесконечно велика наша сила, которую мы не осознаем и потому не можем пользоваться. Убежденность, понимаете? Вера. И тогда начинает получаться… Начинает получаться, но, как оказалось, не то, что ты сознательно хочешь, а то, о чем ты даже думать боишься. Что-то внутри нас оказывается сильнее рассудка. Я думал, а что-то внутри думало за меня… Я лежал в постели и представлял, как на поле за церковью, на ничейной земле, где растут сорняки, к утру все будет прополото, растения из земли вырваны, это каждый сможет увидеть, и вы тоже, и все будут знать, что никто не мог сделать эту работу за одну ночь. Это будет доказательство… аргумент… Я думал об этом, глаза закрывались, и в какой-то момент передо мной возникло лицо Дженнифер. Сердце сжалось, тогда, видимо, и наступил момент… Думаешь мыслью, а делаешь чувством… Я вспомнил всех, кто пытался… Дженни отказала каждому, но они хотели… Укол ревности. Острый укол – чуть ниже сердца, будто ножом резануло. Это было минутное… нет, даже мгновенное ощущение. Я отогнал его, оно мешало, и образ Дженнифер я тоже отодвинул, нужно было думать о сорняках, об эксперименте, и я думал. Пока не заснул».

«Не было ничего с тем полем, – сказал я. – Оно и сейчас в сорняках. Ничего у вас не вышло».

«Да, – кивнул он. – Только на следующую ночь кэп Коффер умер от раны в груди, как раз на том месте».

«А потом я», – мой голос, похоже, дрогнул, и Хэмлин положил ладонь мне на грудь. Мне было неприятно прикосновение, не у меня не хватило сил сбросить его руку.

«Потом вы, – согласился он. – А после – остальные. Сначала Джек Петерсон – он живет чуть дальше вас от моего дома. Последним стал Сэм Коллинз – его дом на противоположном краю Бакдена. Почему так? Не знаю. Это – закономерность, которую нужно исследовать».

Он все-таки убрал руку и стиснул ладони так, что побелели костяшки пальцев.

«Исследовать», – пробормотал он и спросил неожиданно: «Вы мне верите? Я не спрашиваю: доказал ли я. Я спрашиваю вас: убедил ли? Верите ли вы?»

Он говорил не как ученый. Физик бы так не сказал, я знаю. Хэмлин спрашивал, будто священник, и я, не думая, ответил так, как отвечал нашему викарию, когда после исповеди он говорил: «Иди, сын мой, и не греши больше».

«Верю», – сказал я.

И добавил: «Потому что нелепо». Наверно, первое слово я произнес вслух, а последние только подумал. Так мне кажется. Хэмлин кивнул и сказал:

«Теперь и вы ощущаете этот океан. Будьте осторожны».

Я представил себе рану в груди Хэмлина и содрогнулся. Он сказал:

«Думать вы можете о чем угодно. Даже о том, что я умер, и вы сплясали на моих похоронах».

Мы посмотрели друг другу в глаза и поняли друг друга. Это, конечно, всего лишь слова, и я не могу раскрыть их содержание, потому что для этого не слова нужны, а то, что стоит за ними и для выражения чего слов не существует.

Он поднялся и пошел к двери.

«Что вы собираетесь делать»? – спросил я с беспокойством. Почему-то я знал, что Хэмлин обречен. Он не доживет до завтрашнего дня. Так бывает: смотришь на стакан, в котором недавно было до краев чистой и вкусной воды, и видишь вдруг, что он пуст.

У двери Хэмлин обернулся и сказал с невыразимой печалью:

«Ничего. Нет сил».

И вышел.

В дверь заглянул отец – без ружья, – внимательно на меня посмотрел, убедился, что все в порядке, и пошел следом за Хэмлином. По-моему, они даже не попрощались.

А утром Хэмлина не стало.

* * *

– Золотой шар, – заворожено произнес Алкин. – Вот, значит, как.

– Что? – не понял Гаррисон, и Сара тоже спросила:

– О чем вы, Алекс?

– Да так… Ассоциация.

– Мистер Гаррисон, – произнес Алкин осторожно, – мы слышали, что полиция не смогла установить, отчего умер Хэмлин.

Старик поднял седые кустистые брови.

– Ха, – хмыкнул он. – Говорите яснее, молодой человек. Не смогла! Сержант Арчи, нашедший Хэмлина мертвым, всю жизнь потом уверял, будто никакой раны в груди у мертвеца не было. Диккенс, главный констебль, осматривал тело час спустя и сказал, что Хэмлин умер от проникающего ранения в сердце. Они даже как-то чуть не подрались – Арчи и Оуэн – и долгое время не разговаривали друг с другом. Пожалуй, примиряло их то, что эксперт, приехавший из Лондона, обнаружил, что Хэмлина задушили. А еще говорили, но это, скорее всего, слухи… Мол, в Лондоне, когда телом Хэмлина занялся патологоанатом, выяснилось, что бедняга оказывается, утонул – в легких нашли воду. Утонул, а? В доме, где даже ванной комнаты не было, только душевая!

– Значит, это правда, – пробормотал Алкин. – Не местная легенда?

– Может, легенда, – равнодушно сказал Гаррисон. – Сейчас уже и не скажешь.

– Но вы только что…

– А что я? Сам я тела Хэмлина не видел. Правда… – он помолчал, бросил взгляд на стоявшую в дверях Флорес, поморщился, коснулся ладонью того места на рубашке, под которым скрывался рубец: – Правда, никто так и не объяснил, как он сумел… Или не он…

– Но вы ему поверили, – констатировал Алкин.

Гаррисон посмотрел ему в глаза:

– Да. Знаете… Так, наверно, верили Иисусу. Он протягивал руку, говорил о любви к ближнему, и грубые люди, которым вера запрещала убивать, но не заставляла любить, верили…

– Вы думаете, что Иисус понимал, в какой Вселенной жил, и, как Хэмлин…

– Не знаю, понимал ли. Может – ощущал, чувствовал?

– О чем вы говорите? – с беспокойством спросила Сара.

– Я объясню, – сказал Алкин. – Потом.

– Всю жизнь после тех дней, – тихо, ни к кому не обращаясь, произнес Гаррисон, – я старался не делать резких движений. Не в том смысле, чтобы руками не махать… ну, вы понимаете. Я так и не стал в фирме компаньоном и на фронте отсиделся в штабе, мне все время казалось, что смерти вокруг – порождение чего-то в моей душе. Думаю, я ошибался, но не мог чувствовать иначе. После войны вернулся на старое место и заполнял бумаги, пока не вышел на пенсию.

– Дженнифер… – начала Сара.

– Я не видел Дженни с той ночи, – покачал головой старик. – Она очень скоро выскочила замуж за Финчли и уехала из Бакдена. Наверно, потому и выскочила, чтобы уехать. Больше я о ней не слышал.

– Она умерла двадцать лет назад, – сообщил Алкин.

– Да? А я, видите, живой. Знаете, сколько мне? Девяносто три. Я дал себе слово дожить до ста. И доживу, уверяю вас. Потому что…

– Потому что вы поверили Хэмлину, – кивнул Алкин.