подумала, что имя хозяина или хозяйки можно найти, если прочтёшь весь текст. И она решила — буду читать! Ибо выхода не было. Когда муж и Ёжик легли спать, Илона перебралась на диван в среднюю комнату, включила настольную лампу и приступила:

«…примирение невозможно. Чтобы я ни делала — всё бесполезно…это война. Это хамас, напавший, нарушивший границы, это радикализм какой-то. Иногда думаю, что означает выражение — «это другое»? Вот кажется, что теми же словами сказано, но мне всё время приходится оправдываться — это не так! Например, сочетание нерифмованной лирики и прозы старо, как мир, даже у Шекспира это есть. Хотя слово «даже» абсолютно не приемлемо. И вообще, что есть такое, когда себя считаешь основным, избранным, истинным, а другого — вторичным? Кто даёт такое право? Кто еси?»

Клочки чередовались с клочками. Некоторые страницы были вымараны грязью, словно тетрадь долгое время находилась где-то в чулане или на антресолях. И, вообще, как она вдруг наполовину разорванная оказалась на в тёплом и уютном кафе? Кто-то ведь её туда принёс. Положил…

Илона решила, что склеит некоторые части, переплетёт страницы. А там, авось, хозяин найдётся сам собой. Ну не тащить чужой дневник обратно в кафе?

«…его руки были мягкими. Я не ощущала своего веса, я просто была…

…хорошо. Я уступаю пальму первенства. Ты — всё. Я — ничто. Какой смысл бороться, доказывать? Я — провинциальная, деревенская, полуграмотная, допотопная, лапотная, пусть так! Поклон тебе, Боря, поклон! Да хоть все пусть говорят, что — талантишко маловат, жилки синенькие не крепкие, нет оси, стержня. А ты ого-го! Прёшь, как мерин, тебя не догнать! Ну и пряди свою кудель, Боря! Такую сизую, рыжую, пёструю кудель! Рыжая Алла, что сторожит сцену, тоже пусть прядёт кудель свою — тонкую! У неё грубые мозолистые пальцы, ногти стрижены под ноль, и пусть женщина горбоносая в клетчатом платке тоже прядёт кудель свою. И скользкая пусть сучится шерстяная нитка. Ибо все мы лишь тени перед тем пастухом, что проходит мимо нас. Проходит и не знает, что ему придётся возвращаться к своим овцам. К детям овец своих. Какой смысл терзаться, уходить в поиски. Ибо всё — только поиск. Боря, ты тоже поиск, твоя книга поиск себя. То есть меня. Ибо, Боря, есть ещё люди. И не ври себе, что шибко талантлив. Ибо талант не твой. А небесный. Захочет небо и отберёт. И останется лишь былинное многоточие. Фразы тоже будут, но они пусты, они не наполнены ничем, кроме звуков отголоска мысли. Что останется? То первое, что ты произнёс. Оно, как неизменное, сокровенное слово «мама», как первый шаг, как первый раз в первый класс… А что я? Я — поиск. Вечный поиск. И я раскроюсь. Взойду на гору и полечу…горлицей! Я уже вся истерзалась. Сначала мне мою никчёмность родители доказывали — ты должна учиться, постигать, лезть вверх. Затем муж кричал — белая ворона, будь, как все. Затем ты, Боря, моей души обманчивая цель. Хочешь, брошу всё и стану швеёй? Я хорошо шью. Или стану кухаркой? Я вкусно готовлю плов. Пирожки жарю. Шаньги с творогом и маслом. Сначала кладу тесто, раскатываю на дощечке, добавляю муки овсяной, кисельной, затем режу на дольки, кладу туда мягкий, что шёлк молочный коктейль. Глядят из детства фигурки слоников на комоде. Раньше у всех были эти индийские слоники! Шесть штук! У тебя был любимый слоник, Боря? Они шагали по салфетки, вязаной из простых советских ниток. Пряжа…пряжа… у тебя, Боря, такие разноцветные глаза! Радужки зашкаливают, зрачки, как мячики…Береги своего сына. От наркомании. Не заметишь, как он начнёт употреблять. И ты — родитель, должен пройти через все муки ада. Ты будешь думать — за что? Отчего это у меня случилось? Как излечить сына от наркомании? Где взять такую лечебницу с докторами, с медсёстрами. И чтобы недорого. И эффективно. Кто наркотики принёс? Штаты. Они давно хотели здесь торговать наркотой. И соседка вослед тебе будет кричать — твой сын наркоша. И тебя чуть паралич не схватит. А потом ты заболеешь. Начнёшь сходить с ума от горя. Сползать соплёй по стене. Лить слёзы, отирая из грязной салфетки.

— Слышь ты, Боря. Бревно моё, на моём пути лежащее…

Так, так я думала всегда. Что Боря мне мешает.

Это он подсадил всю нашу братию на разные конкурсы. Время конкурсов, вымпелов, грамоток, списков, шорт-листов. Можа на первое, второе, третье место. Можа пройдёт. Шорт-листы сгорят. Сайты развалятся. Грамоты выцветут. Что останется, Боря? Почерневшая моя тетрадка, выкинутая в макулатуру. Ага! И завянут все плачи мои. И свернётся в трубочку береста. И соберут книги и вынесут сначала в прихожую ближе к двери. Затем из прихожей в коридорчик. Из коридорчика в тамбур. Из тамбура вниз по лестнице.

А тут вдруг летит мой — легче лебяжьего пуха, вдоль милого лица, живой, не умерший, с чудными разноцветными глазами, как в калейдоскопе зеркал, обычный спокойный мой возлюбленный.

Я его связала из цветных ниток. Сама! ручки. Ножки. Палки. Огурчик. Глаза-пуговки. Борода из ваты.

Мой финский Санта Клаус.

Сказала я — и выпрыгнула в окно…

Прыщавейте!»

Илону аж продёрнуло: человек самоубийца? Написал и оставил в кафе нарочно? Хотел, чтобы узнали его историю? Точнее её…

«…нет. Я не могу тебя оставить одного, мой шерстяной человек! Поэтому я напишу для тебя инструкцию — как быть дальше. Как действовать! Это закон пряжи!»

«Неужели ты думаешь, что все люди дураки? Ну вот прям все? Слушают меня — и столбенеют. И рыдают. Отчего так? Что за магия в моих «недотопырках»? «Недолирик»? «Недо-эпосов, недо-пафосов, недо-логосов?» Отчего люди фанатеют от меня, от фальшивки? Ответь? Ага…молчишь. Ибо можно обмануть одного человека. Двух. Трёх. Но тысячу сразу не обманешь. Они что, там в Москве, Папе-Питере, Маме-Екатеринбурге, Бабушке-Сибири, Тётушке-Германии глупы настолько, ослеплены, что трубец? Вот хоть опишись, хоть шкурой внутрь вывернись, а всех не обманешь. Разом полстраны! Об одном мечтаю, чтобы исчезли все конкурсы разом. Напрочь. Одним росчерком пера. Чтобы остался человек и издательство. Человек и его читатель. Этакий шерстяной человечек!

Поэтому делать шаг из окна ещё рановато.

…Лола Льдова, остановись!»

«…крепость Бомарсунд на севере Финляндии представляет собой полукруг с входными воротами.

Всё равно высоко взбираться не надо. Восходить. Лезть вверх по этим развалинам нет смысла. Развалины они и есть развалины.

А причём тут режиссёр и пьеса?

Остановись, Лола Льдова!

Боря…держи её!»

— Так вот в чём тут дело! — подумала Илона. — Боря — это друг,