— Тебе идет, когда ты улыбаешься, — подметила я.

— Знаю. Я люблю посмеяться. Только с каждым годом все меньше хочется, — грустно улыбнулась она.

— Может, тебя бы и взяли где, раз ты не пьешь? — предположил Федор.

— В нашем поселке без водки с ума двинешься. Скучно без водки и грустно. А я вот пить не могу вообще: как родителей своих вспомню, до каких чертей допились, так в горло не льется. Мамка от водки рано померла, сердце схватило с похмелья. И все, привет…

Значит, Настин оптимизм при встрече был напускным. Вовсе не сладко ей живется, и она объективно оценивает происходящее.

— Ты же говорила, что у тебя жизнь ничего, не жалуешься, — напомнила я.

— Так а что толку-то жаловаться? От нытья житуха красками не заблещет.

Настя оказалась приятной девушкой: не глупой, не злой, с чувством юмора, довольно расторопной и одинокой.

— Ладно, понятно. Расскажи о Костровых, — вдруг отрезал Федор. Не ожидала от него такой непоследовательности. Даже жаль Настю. Только разоткровенничалась, а он грубо прервал ее. Она не обиделась, лишь едва заметно вздохнула.

— Я, в общем, уже все рассказала. Плохо они жили. Девчонок жаль, они были красивыми, добрыми и несчастными, а Машуня очень хорошенькая, прям куколка.

— Сестры были похожи? — спросила я.

— Да, Машуня была маленькой копией Кати. Наверное, у них мать была красивая. Я-то ее помню уже спившейся.

— Как произошел пожар? — спросил Федор.

— Не знаю. Я проснулась, когда уже все полыхало. Катька и Маша стояли во дворе. Маша плакала, а Катька молча смотрела. Какие-то вещи и документы она успела вынести. Пока пожарка приехала, в доме все выгорело.

— Почему начался пожар?

— Не знаю. Да и какая теперь разница! Девчонки остались без дома и без родителей. Потом их отправили в интернат. Они приходили ко мне прощаться.

Держись, Настена! — сказала мне Катя, — Учись читать, я тебе письмо напишу! Но так и не написала. Вот и все.

За дверью послышался грохот.

— Блин! Батя проснулся, вы не пугайтесь, он добрый.

Дверь с шумом распахнулась, и показался худой, беззубый, потрепанный мужичок.

— О, какие люди! — радостно произнес отец Насти. — Я сердцем почуял — гуляют тут без меня!

— Батя, это Алиса и…

— Федор, — подсказала я.

— Оччч приятно! А я — Владимир Ильич, — еле выговорил он свое имя, — в честь Ленина, во как!

Федор пожал ему руку. Владимир Ильич выглядел польщенным.

— Айн момент, — сказал он и вышел за дверь.

— Ну, теперь поговорить не удастся… — резюмировала Настя. — Щас разговоры про жизнь начнутся. Потом, может, даже частушки петь начнет. Потом мамку мою вспомнит — плакать будет, потом опять спать пойдет. Он хороший, батя мой, только больно слабохарактерный. У нас первой мать пить начала. Вроде помаленьку, с портвейна. За несколько лет совсем скатилась. Он с ней сначала ругался, а потом и сам пристрастился. А уж когда она померла двенадцать лет назад, ушел в запой да так и не выходил ни разу.

Вернулся Владимир Ильич со стулом и каким-то сорняком в руке.

— Вот, — сказал он довольный, — цветы! Так красивше!

Настя вздохнула, достала из тумбочки пустую бутылку и поставила в нее «цветы».

— Ну че, за знакомство?! — спросил Владимир Ильич и шумно вздохнул.

— Вам нальем, — сказал Федор, — а мы не будем.

— Как так? — удивился Настин отец.

— Я за рулем, Алиса не пьет!

— Как Наська что ли?! — спросил батя.

— Да.

— Тогда понятно! Уважаю! Ну, наливай!

Настя, видимо, настолько прочно зарекомендовала себя непьющей, что это даже не обсуждалось. Какая умница!

Федор налил почти полный стакан водки. Владимир Ильич одобрительно кивнул, трясущимися руками поднес стакан ко рту, оттопырив мизинец, галантно промолвил:

— За дам!

Шумно и с удовольствием выпив до дна, крякнул и понюхал свой рукав. Двумя пальчиками взял кусочек колбаски, быстренько проглотил его и, потерев ладоши, произнес:

— Между первой и второй, как водится…

— То есть еще налить? — уточнил Федор.

— Ну, так положено.

Федор вопросительно посмотрел на Настю. Та расстроенно кивнула. Федор налил еще. И снова все повторилось. Так продолжалось, пока не кончилась бутылка.

— Начать и кончить! — подвел очевидный итог Владимир Ильич заплетающимся языком. — Может, еще чинарик раздавим?

— Все, батя, хватит! Давай поешь, и спать иди! — скомандовала Настя.

— Ты, Наська, не ори! Видишь, как она со мной, — обратился он к Федору, — а вот покойная Валюха, бывало…

— Все, началось!.. — вздохнула Настя.

— Валюха так меня любила, знал бы ты, как она меня любила! Да что ты понимаешь?! — махнул он. — Никто меня не понимает… Пойду к Ленчику.

— Вот и хорошо, батя. Сходи! — поддержала его дочь.

— Ленчик не то, что вы! Он с понятием. Щас ему гостинца возьму и пойду.

Он собрал со стола все, что попалось под руку, скинул в пакет и вышел.

— Разве он сможет идти? — удивилась я.

— Пока пьяный — он все может. Это когда выпить нечего, у него все болит и ноги не ходят. А сейчас ему все нипочем.

— Надо же!

— Что ж, пойдем, Алиса! — сказал Федор.

— Я провожу вас! — предложила Настя.

Мы вышли во двор. Я вдохнула полную грудь чистого воздуха.

— Классная у вас тачка! — восхитилась Настя, увидев «Ленд Крузер». Какой движок? Полноприводная?

— Ты что, в машинах разбираешься? — удивился Федор.

— Да, люблю в железках ковыряться. Только я в основном мотоциклы чиню. Правда, за бесплатно.

Лицо Федора выразило изумление.

— Вот как?! И какие же ты марки чинила?

— Да любые. Кто какие пригонит — такие и чиню. Иногда из нескольких один приходится собирать. Но ничего, гоняют!

— Ну ты даешь! Так вот тебе и профессия! Что ж ты на птицефабрике мучилась, если с техникой на «ты»?

— Так говорю же вам, что неприбыльное дело. Обычно бутылку дают — бате на радость. Иногда бензину нальют, тогда я могу на своем моцике погонять.

— У тебя и мотоцикл есть? — еще больше удивился Федор.

— Да! Вон в сарае стоит. Единственная ценность, которую батя не пропил. Я ему пригрозила, что только пальцем его тронет, я от него навсегда уеду и забуду, где живет. Как видите, пока боится.