– Домой звонил?

– Мама сегодня ночью прилетает… Час назад комбат был, обещал маму встретить и к нам отправить… Дорога через перевал небезопасная…

– Это я знаю… – опять попытался Пашкованцев уйти от темы. Начал говорить, хватился, что надо бы все-таки говорить о делах, но если начал, следует продолжать, чтобы не было впечатления искусственности разговора. – Слышал уже, наверное, что меня в микроавтобусе зарезать пытались?

– Не-ет… – удивился Сережа. – А что было?

– «Краповые» меня в микроавтобус подсадили… А там среди пассажиров трое бандитов оказалось. А четвертый с автоматом на дороге нас встречал…

– И как? – голос страшного сержанта показывал, что он мыслями уже вернулся к недавней спецназовской жизни и просчитывал в уме ситуацию.

– Троих застрелил, одного захватил…

– Да… А мне вот и перевала не надо было… Записку только оставили… Мне следователь показывал… Не нравится им, когда мы порядок наводим…

– Застрелили этого минера… – сообщил Алексей.

– Я в курсе. Лейтенант Медведев звонил… Нет, чтобы раньше его застрелить… Когда в первый раз провозил…

– Ребята заходили?

– Всем взводом. Под окном стояли… Запустили только одного Собакина… У меня палата для тяжелых, здесь шуметь не рекомендуют…

– Надо что-нибудь тебе? Не стесняйся…

– Звоните… – попросил Сережа.

И старший лейтенант понял, что Лопухину сейчас нужно только общение, которое хоть как-то отвлекает от нерадостных мыслей. Это потом, когда раны заживут, многое понадобится. Понадобятся деньги на протезы. Бригада, наверное, поможет, но что это за помощь, Пашкованцев знал хорошо. Министерство обороны не в состоянии обеспечить всех своих увечных качественными протезами. И придется Лопухину деньги искать самому. Он из небогатой семьи. И помочь ему будет необходимо по мере своих сил. Но это будет потом…

– Я буду позванивать… – пообещал Алексей.

– Вы сами-то как? – все же поинтересовался Лопухин.

– Я уже за рулем… В Москву еду. Подлечиться… Мне отец какого-то специалиста нашел… Сцепление отжимать больно, а так – терпимо…

Вообще-то Алексей никогда не любил говорить, что он болен или страдает от ран. Кому какое дело до его личного чувства боли. Кому какое дело, что он едет в Москву показаться специалисту по ранениям… Но, подумалось, слова о том, что и командиру тоже нелегко, что и командиру требуется помощь, как-то поддержат Лопухина. Не потому, что старший сержант начнет радоваться страданиям другого, не по принципу «не мне одному плохо», а просто так человек устроен, что он, если думает о помощи другому, о своей боли меньше вспоминает. Конечно, Лопухин никак помочь Пашкованцеву не мог и думать о помощи не мог. Но он будет думать о командире и не будет думать о своих отсутствующих ногах. Пусть не постоянно, но хоть на какое-то мгновение отвлечется. Потом отвлечется еще чем-то… Потом еще… Время будет идти, и со временем привыкнет… Это проверено… И отвлекаться сейчас следует чаще…

– Лечитесь… Вам еще воевать… – старший сержант, кажется, в самом деле хотел поддержать старшего лейтенанта.

– Все, Сережа, жена возвращается… Мы дальше едем…

* * *

Выезжая на дорогу, Алексей непреднамеренно посмотрел на торговцев. Нет, он не открытие сделал. Открытия здесь не было никакого, потому что он увидел привычную картину – среди торговцев не было ни одного русского. Даже если бы русский захотел торговать здесь шашлыками или чем-то подобным, его бы просто не пустили… А если и встречаются в таких точках русские торговцы, а чаще торговки, то они не на себя работают, а на тех, кто их нанял… А нанимают тоже нерусские…

Но дело было не в этом… Просто представилась сейчас картина, что он установит здесь вот, под чьей-то торговой точкой, мину и оставит записку: «Убирайтесь отсюда» или что-то такое же, похожее напишет… Вспомнились и слова бандита, захваченного в микроавтобусе, как тот грозился убивать русских… Слова об адате, значение которого бандит даже не понимал, потому что одно из главных понятий в адате, понятие чести своего дома, было для него чуждо… А если понимать адат так, как понимает его тот бандит, то давно пора было бы объявлять о русском адате в ответ на адат кавказцев… Дикость, глупость… Но с этой дикостью, с этой глупостью приходится сталкиваться постоянно… Причем часто с обеих сторон…

Радости было много, и радость была неподдельной…

Мама болела уже много лет и даже квартиру покидала в последние годы редко, опасаясь, что на улице почувствует себя плохо, но приезд сына с женой и внучки поднял ее на ноги и добавил жизни и энергии в тело. Она суетилась, почти бегала по квартире, хотя отец только несколько дней назад говорил, что она и ходит-то с трудом. Даже сам отец порой посматривал на нее с удивлением. А уж стол накрыла такой, словно готовилась принимать громадную ненасытную компанию. И из-за стола никого выпускать не хотела долго. Но отец все же на часы посмотрел и постучал пальцем по часовому стеклу.

– Рабочий день не резиновый… Нам с Алешей еще надо успеть в госпиталь съездить… Я же договорился с человеком… У вас тут найдется о чем поговорить и чем себя занять…

И поднялся из-за стола, чем вызвал вздох матери.

Дорога по Москве выпала долгая, и отец правильно сделал, что поторопился. На светофорах еще можно было проехать без особых проблем, если на считать проблемой естественную потерю времени. А вот на нерегулируемых перекрестках все лезли вперед, наплевав на правила, и Алексей несколько раз застревал надолго, морщась то ли от боли в ноге, то ли от автомобильного столпотворения на улицах, то ли от запаха угарного газа, пробивающегося даже в машину с поднятыми стеклами, но потом и ему это надоело, и он сам начал лезть вперед, решив, что если правила писаны не для всех, то и ему их соблюдать не обязательно. Так продвигаться было легче. И в конце концов они все же добрались до нужного больничного корпуса.

Внизу, в приемном покое, невооруженная охрана из состава медсестер была куда более грозной, чем любая другая профессиональная охрана, усиленная бронетехникой. Но отец позвонил, и профессор сам спустился к ним со второго этажа. Он был средних лет, энергичен и в себе уверен.

– Ашот Саркисович… – представился профессор, с силой пожимая Алексею руку. – Пойдемте со мной, а вы здесь, пожалуйста, подождите…

Отцу пришлось вздохнуть и в приемном покое остаться. Здесь не он командовал…

* * *

Профессор ногу ощупывал совсем не так, как это делал хирург в госпитале, и уж совсем не как хирург-косметолог в заводской поликлинике. Если хирург в госпитале давил на ногу сильно и в глаза заглядывал, желая поймать момент боли, а хирург-косметолог пальцами «слушала» состояние, может быть, какие-то внутренние подрагивания ощущая или еще что-то похожее, то профессор просто равнодушно подержал ногу в руках, несколько раз повернул в одну и в другую сторону стопу, посмотрел на швы, качая при этом головой, показывая свое неодобрение чему-то, и на этом осмотр закончил.