Подобно большинству романистов, Киплинга интересовали «обыкновения» обездоленных. Бедность ведь любит не ударить в грязь лицом не меньше богачей, только внешнему этикету бедняка постоянно препятствует нужда. Таинство бытия то и дело маячит сквозь лохмотья их каждодневной жизни, и, боюсь, что именно это и делает их неотразимыми для романиста.

Ощущение неполноты (утраты) дано нам от природы, и только в новейшие времена, одурманенные идеей самосовершенствования, мы стали чураться юродивых в литературе. Юродивый в современной прозе беспокоит нас, как правило, тем, что он не даёт нам забыть, что и мы его собратья по несчастью. Хотя обездоленный должен нам внушать беспокойство именно в те моменты, когда его держат за человека полноценного.

Не стану отрицать, что такое не редко случается. Даже если на каждом шагу это служит симптомом недуга, которым страдает не только автор, но и всё общество, заразившее его своими ценностями.

Каждого автора заботит что‐то своё, и ни одному не дано увидеть и описать всё сразу. Ожидаемо, различима лишь часть целого, но и такой взгляд честен, если он не продиктован автору извне. Не думаю, что мы вправе требовать от наших писателей «всеамериканскую» романистику. Написание такой «чисто американской» книги было бы слишком ограниченным предприятием, чтобы тратить на него талант и время. Как прозаик‐южанин, я использую идиомы и обычаи знакомых мне мест, но не считаю, что всё это только про Юг. Как романист, я учитываю влияние бомбардировок Хиросимы на сельскую жизнь в моей родной Джорджии, не сопоставляя значимость одного и другого, но в свете не относительного, а абсолютного. В свете высшей воли высвечивается гораздо больше, чем в свете огней, горящих в доме по соседству.

«Совокупное воздействие» и восьмой класс старшей школы

Cразу в двух школах штата Джорджия родители тамошних старшеклассников воспротивились тому, что их детям на домашнее чтение задали современную прозу. Такое по всей стране происходит регулярно. Случайно заглянув в книгу, рекомендованную его отпрыску, папаша натыкается в ней на пассажи с эротикой или бранью и тут же бежит разбираться со школьным начальством. Иногда дело завершается увольнением педагога (как в Джорджии), что в свою очередь вызывает повсеместные протесты в либеральных кругах.

В Джорджии такие случаи связаны с книгами Стейнбека и Джона Хёрси [80]. Скандал вокруг романов «К востоку от Эдема» [81] и «Колокола для Адано» [82] спровоцировал широкую дискуссию в печати. Приветствуя педагогическую дерзость, один колумнист заявил, что школьникам надоели замшелые сочинения девятнадцатого века. Им куда интереснее читать описание реалий нашего времени, а в Библии, кстати, тоже хватает «клубнички» [83].

Мистер Хёрси лично обратился к инспектору штата по делам школьного образования с письмом в защиту отстранённого от работы преподавателя. Он подчёркивает, что книга написана не ради скандала, а для проникновенного разговора о природе демократии, оказывая «совокупное воздействие». Книгу при судебном разбирательстве ведь оценивают не по отдельным фрагментам, а по «совокупному воздействию» её на читателя.

Мне не хочется комментировать значение этих частных случаев. Меня заботит, какие книги надо читать в восьмом и девятом классе, и оба примера указывают лишь на бессистемный подход к литературе в старших классах наших школ. Подразумевается, что существует казённый список книг, «безопасных» для включения в список литературы для чтения учителем, а рекомендация – уже дело педагога.

Учителя литературы бывают плохими, хорошими и безразличными, но куда чаще её преподавание доверяют любому, кто разумеет на нашем языке. А поскольку несколько романов в одну хрестоматию не втиснуть, решающую роли при выборе произведения играют эрудиция и вкус преподавателя – характеристики в лучшем случае относительные. В большинстве случаев учитель советует то, что, по его мнению, увлечёт его учеников и не даст им скучать. Увлекательное и нескучное во многих образцах современной прозы определённо имеется.

Наше время примечательно тем, что (впервые за всю историю образования) встал вопрос, какой материал ребёнок «выдержит», но я не готова обсуждать такую проблему. Дьявола «Просвещения», которым мы одержимы, можно изгнать только «постом и молитвой». Только это пока никому не под силу. В иные века вниманием детей, среди прочих, владели Гомер и Вергилий, но дела двинулись не вперёд, а назад: наши дети оглупели настолько, что не могут проникнуть в минувшее силой воображения. Никто не спрашивает ученика, приятно ли ему заниматься алгеброй или устраивают ли его «неправильно» спрягаемые глаголы во французском языке, однако при выборе между Хёрси и Готорном всё решает его «вкус».

Я бы хотела выдвинуть предложение, у большинства педагогов вызывающее отторжение – если они собираются преподавать прозу в старших классах, то преподавать её надо как отдельный предмет со своей историей.

Общее впечатление от книги зависит не только от её внутренней силы, но и от наличия читательского опыта: объёма познаний, литературных и не только, с коими надлежит к ней подходить. Прежде чем ознакомиться со Стейнбеком и Хёрси, ребёнку необходимо дать представление о лучших произведениях Купера [84], Готорна, Мелвилла, раннего Джеймса и Крейна. Но иметь дело с этими авторами надо, когда ученика познакомили с лучшими романистами восемнадцатого и девятнадцатого веков.

А отсутствие в этих книгах известных юному читателю реалий только пойдёт ему на пользу. Они и так окружают его со всех сторон, не оставляя места для взгляда со стороны. Поступающие в эти учебные заведения ровесники ученицы колледжа, написавшей в сочинении, что Линкольна застрелили, когда тот «пошёл в кинотеатр» [85], плохо понимают, что мир был создан не вчера. Мир они изучают с позиции сегодняшнего дня, а в прошлое уходят лишь по долгу учёбы, когда без этого не обойтись.

В великой английской литературе девятнадцатого века есть много приятного для читателя, если хороший преподаватель умело раскроет её сокровища перед молодёжью. Нет оснований считать эти книги слишком простыми или слишком трудными для восьмиклассника. Для читателей простодушных в них найдутся простые радости, а для рано созревших умов что‐нибудь более тонкое, если педагог достаточно вырос профессионально, чтобы подчеркнуть то и другое. Пусть учащийся, читая английский роман девятнадцатого века, сам обнаружит его отличия от романа американского, узнавая не только об особенностях этих произведений, но и о воплощённых в литературной форме кардинальных исторических сдвигах. Позвольте учащемуся подступиться к современной прозе на основе полученного опыта, чтобы его понимание отвечало усложнившимся требованиям лучшей литературы двадцатого века.

Литературные новинки часто кажутся примитивнее произведений более ранних, хотя всё