— Ну-ну… — ответил незримый Аякс Саламинский.

Он-то наверняка был сейчас занят настоящим делом.

— Я с умными людьми говорил, — сказал Андрей. — Они на японской войне побывали, так там штык все дело решал. Не артиллерия, не многозарядные ружья, а штык. Так что учись, Петька, офицером станешь!

Пича на Петьку откликался. Это объяснялось просто — его отдали в русскую школу. Умная госпожа Круминь решила: пусть старший сын у нее будет немцем, а младший — русским. Офицерская карьера казалась Пиче несбыточно прекрасной. Потому мальчишка совсем загонял Лабрюйера — тот взмок, отбиваясь от его наскоков. Пришлось сбегать домой, сменить сорочку.

После обеда (во «Франкфурт-на-Майне» Лабрюйер не пошел, а пошел в ресторан Отто Шварца — исключительно ради моциона и приятного вида из окошек на Бастионную горку). До вечера особых событий не случилось, а вот вечером явился неожиданный клиент.

В фотографическое ателье вошел невысокий изящный господин в цилиндре, модном черном пальто и белоснежном кашне, элегантный, как картинка из парижского журнала. Вот ему не приходилось думать, как он выглядит со стороны, он знал про себя, что умеет двигаться с легкостью сильфа. Такие господа водятся только в самом высшем свете, подумал Лабрюйер, и если элегантному клиенту угодить, он приведет в «Рижскую фотографию» своих высокопоставленных знакомцев… надо устремиться к нему с почтительным видом…

— Добрый день, Гроссмайстер, — по-немецки сказал клиент. — Ты не узнал меня?!

— Янтовский? — глазам своим не веря, спросил Лабрюйер.

— Янтовский, падам до ног! — весело ответил по-польски бывший сослуживец и опять перешел на немецкий. — Ты прекрасное место выбрал — помнишь господина Рокетти де ла Рокка?

— Как выгляну в окно — так и вспоминаю. А ты?.. Нашел себе богатую вдовушку?

— Все это добро взято под расписку для служебной деятельности и должно быть возвращено в целости и сохранности. Но я подумал — раз уж по долгу службы сделался франтом, почему бы не оставить фотографическое воспоминание?

— Фрейлен Каролина! — крикнул Лабрюйер. — Сейчас тебе сделают такой фотографический портрет, что не стыдно будет внукам показать. А для чего ты так вырядился?

— Это у меня вроде повышения в чине. Поставили дежурить в Немецком театре. Туда повадился какой-то очень уж хитрый жулик. Ты знаешь, там при входе и выходе толчея, так он втирается в толпу и таскает бумажники. Может и с дамы брошку снять. Мне так и сказали: это тебе, пане Янтовский, в награждение, приятно проведешь вечер в храме искусства, будь он неладен, и пьесу модную увидишь. Вот и наслаждаюсь — уж четвертый раз… Искусство, чтоб ему…

Агент Сыскной полиции скорчил прежалостную рожу.

Вышла Каролина.

— Сделайте этому господину портреты — стоя, сидя, на морском фоне, на фоне парка, — велел Лабрюйер. — Числом — сколько прикажет. И Боже вас упаси взять с него хоть копейку. Все — за счет заведения.

— Говорят, ты получил хорошее наследство? — спросил Янтовский. — Отчего у меня нет в провинции богатой и скупой тетки, которая грызет сухие корочки и копит денежки?

— Я понятия не имел, что у меня вообще есть тетка, — честно признался Лабрюйер. — Пришлось съездить в Саратов, оформить бумаги.

— А говорили, что ты бросил пить и возвращаешься к нам, на бульвар.

Он имел в виду Театральный бульвар, где на пересечении с Карловской как раз и стояло трехэтажное здание Полицейского управления.

— Пить-то я бросил… — Лабрюйер вздохнул. — Да сколько же можно бегать, подошвы протирать? Помнишь — иной раз по три ночи не спишь, чтобы изловить парнишку…

— Это ты аптечное дело вспомнил?

Янтовский рассмеялся, усмехнулся и Лабрюйер.

— По сей день все эти страшные слова помню, — признался он. — «Дионин», «Кодеин», «Веронал»…

Дело о фальшивых патентованных лекарствах, которые изготовлялись на окраине Митавы, привозились в Ригу и распространялись по аптекам, было не слишком шумным — чтобы не нанести ущерба репутации почтенных фармацевтических фирм «Мерк» и «Кноль». Но побегать пришлось порядком.

— Ну, в твои годы уже хочется тишины и покоя, — уверенно заявил сорокалетнему Лабрюйеру тридцатилетний Янтовский. — Может, и женишься удачно. А что? Я для тебя могу невесту присмотреть! Богатые барышни ходят по театрам, а я там кручусь, могу капельдинеров о чем угодно расспрашивать… Тебе какую? Совсем молоденькую, пожалуй, брать не стоит. А вот если вдовушка, богатая, бездетная…

— Так она и чего получше найдет. Сам видишь, я не этот, как бишь его… Антиной? — не слишком уверенно сказал Лабрюйер.

Янтовский наверняка впервые услышал имя древнегреческого красавца, но виду не подал.

— Отчего не Антиной? Весьма и весьма Антиной. Ты мужчина упитанный, не то что я, дамам нравятся плотные мужчины.

— Дамам нравятся атлеты.

— Извольте садиться, — сердито сказала Каролина, указывая на кресло, которое изваял, надо думать, тот самый чудак, что осчастливил Ригу Коммерческим училищем: более вычурной краснокирпичной готики ни в одном немецком городишке, пожалуй, было бы не найти. Кресло Лабрюйер приобрел сдуру, а потом обнаружил, что сидеть в нем нужно умеючи: откинешься на спинку, украшенную тяжелыми деревянными шпилями с башенками, и вместе со всем сооружением грохнешься на пол. Призванный на помощь мебельщик только руками развел и посоветовал приставлять кресло к стенке.

Янтовский посмотрел на Каролину с любопытством, потом перевел взгляд на Лабрюйера. Агенты Сыскной полиции умели передавать глазами достаточно сложные фразы, вот и Янтовский вместил в короткий взгляд целое послание: Матка Боска, да где ж ты, товарищ, откопал такое поразительное воронье пугало?! Лабрюйер вздохнул, во вздохе было ответное послание: да если бы я мог выбирать…

Каролина стала налаживать освещение, чтобы бледное тонкое лицо поляка, удивительно аристократичное для его ремесла, преподнести наилучшим образом.

— Сюда глядите, нет, сюда, — командовала она. Янтовский, подкрутив светлые усики, старательно задирал подбородок; не каждый день позируешь фотографу в графском виде…

Лабрюйер смотрел на него с легкой завистью — умеет же чертов пан принимать великосветские позы, умеет же носить дорогую одежду, где только научился? Не то что некоторые, за примером — ходить недалеко: вон он, некоторый, отражается в большом зеркале, и зеркало какое-то хитрое, вытягивает и делает стройнее, а на самом деле рост невелик, брюшко заметно, и голова — такая голова, что не сразу шляпу подберешь, раза в полтора больше обыкновенной, ну не в полтора, но все же…

— А что я в театре видел! — вдруг вспомнил Янтовский. — Даму с розовыми зубами!

— Это как?

— Новая мода пошла, прямо из Парижа, и зубодеры за покраску зубов немалые деньги берут. Я про это только слышал, а вот и увидел. Жуть! Словно крови напилась, а рот утереть забыла.