Солли с некоторой завистью следил за этой компанией, а потом одна косуля была оставлена для стаи и отнесена подальше; часть филе Сигурд нарезал крупными кусками – для Зу, а остальное мясо они коптили до самого вечера, и лишь тогда спустились в Пенаты Вечных.

Даймон был там. Он находился в дальнем конце зала, бродя между статуями и время от времени останавливаясь и бормоча что-то себе под нос. Солли хотел было задержаться и рассмотреть Пенаты поподробнее, но Сигурд снова впал в свое тихое опьянение, и Солли спешно последовал за ним.

Ярроу на этот раз долго блуждал среди сталагмитов, потом резко остановился и опустился на колени. Солли сел рядом и вгляделся в чернобородое лицо с крупным горбатым носом и выпуклыми белками глаз. Он еще успел разглядеть плечи – более мощных плеч ему не доводилось видеть – закованного в броню камня беса, толстую короткую шею…

Больше он не успел рассмотреть ничего.

Срез памяти

Согд. Права для Бессмертных

…Волны гуляли по гладиаторским казармам, – волны нервного возбуждения и нетерпеливого ожидания, – и казармы гудели, словно растревоженное осиное гнездо. И жили здесь не осы – здесь жили бесы. Поэтому у каждой «осы» имелось жало. А иногда два или три – блестящие, отточенные, смертоносные…

Там, за стенами, знали это. И прекрасно понимали, что произойдет, если между восставшими бессмертными гладиаторами и упрямым Советом Порченых жрецов не будет достигнуто соглашения… Не спасут тогда город ни Пауки со своими сетями и веревками, ни гвардия, сверкающая золотом шлемов, ни…

И тем не менее Паучья центурия окружила казармы, рассыпавшись в полной боевой готовности, и центурион Анхиз с забинтованной головой и бледным, несмотря на жару, лицом стоял напротив ворот, замерев в сосредоточенной неподвижности.

Он ждал. Ждали Пауки. Ждали притаившиеся в переулках гвардейцы. Ждал весь Согд.

Город ждал – а во дворце Порченых жрецов уже который день шли переговоры…

Собственно, эта гнетущая атмосфера неопределенности висела над Согдом уже вторую неделю, и все это время Пауки, сменяя друг друга, дежурили вокруг казарм, молча пропуская некоторых из бесов, поодиночке выходящих в город. И провизию в казармы поставляли исправно – причем куда лучшего качества, чем обычно. А бесы маялись от безделья и неизвестности, и несколько раз порывались уже идти на улицы – «устроить им всеобщую Реализацию», – и каждый раз Кастору и еще двум-трем гладиаторам с трудом удавалось остановить озверевшую Вечность.

Кастор, самый старый из бесов, надломленный, вечно сонный старик Кастор с телом юного атлета – он вдруг снова ожил! Словно слетела с его могучих плеч тяжесть бессмысленных веков; и не сквозила больше в глазах Кастора серая пустота Безвременья. Казалось, он успевает повсюду, находясь одновременно в десятке мест, успокаивая крикунов, распределяя продукты, проверяя посты…

Кастор знал, что делать. Надо было ждать. Как ни смешно для бессмертного тянуть время, но… К тому же это было опасно – кипящий котел под названием «казармы» готов был взорваться в любую минуту, затопив Согд яростью и безумием, – но Кастор чувствовал, что Порченые не выдержат первыми.

И жрецы не выдержали. Волны злобы и страстного желания убивать перехлестывали через стены казарм, и бледные Пауки крепче сжимали свои снасти – но не уходили; и пятились в переулках гвардейцы, и роптали на площадях трясущиеся горожане… дескать, Право – Правом, но ведь если ЭТИ вырвутся – все, конец…

Порченые поняли. Если не бесы – свободные граждане не выдержат напряжения и штурмом возьмут дворец.

Нет, они не боялись смерти. Они даже жизни не боялись – ни тех, коротких жизней, шумящих на площади; ни той, бесконечной жизни, что ждала в восставших казармах… Но жрецы знали, что будет потом – хаос, кровь, конец с таким трудом поддерживаемой цивилизации…

Последним доводом послужили сведения с северо-западной границы. Армия Калорры неожиданно вторглась в пределы Согдийской империи, захватывая копи и рудники и быстро продвигаясь вперед.

Времени на раздумья больше не оставалось.

И к концу недели Медонт Гуриец, Отец Свободных, Порченый жрец пятого поколения, постучался в ворота гладиаторских казарм.

Бес Кастор дождался своего часа.

…Переговоры вновь затягивались. Порченые, несмотря на нараставшее волнение за окнами, которое ощущалось почти физически, старались сохранить лицо и на уступки шли неохотно, со множеством оговорок, пытаясь хоть как-то спасти устанавливавшийся веками и такой привычный порядок.

Так было все хорошо… Вот смертные люди, свободные граждане с их неотъемлемым Правом на смерть, вот Совет Порченых жрецов – элита и мозг общества; вот бесы, не способные даже умереть – пыль рудничная, грязь манежная… вот Пустотники, с которых все и началось, демоны в человеческом обличье, – но незаменимые для контроля над бессмертными… и вот на тебе…

Сидевший в углу Пустотник участия в переговорах не принимал, только молча наблюдал за всем этим действом, время от времени расплываясь в широкой плотоядной ухмылке. Чему он радовался, и радовался ли он вообще, – этого никто понять не мог.

Кастор внимательно выслушивал доводы надменных оппонентов, изредка вежливо, но твердо возражал, а потом потребовал перо и бумагу.

И пока продолжал говорить сгорбленный и высохший Брат Ушедших, Эвпид из Зама, – Кастор писал. К концу речи Эвпида бес отложил перо и встал:

– Вот наши требования…

Бес говорил тихо и внятно, и голос его был отчетливо слышен каждому, разносясь в наступившей вдруг тишине.

– Мы не просим многого, хотя могли бы. Вечность приучила нас к сдержанности. Но если вы не подпишете – ворота казарм откроются. Читайте – и подписывайте.

…Они читали молча, иногда с трудом разбирая почерк бессмертного, – и лишь Ктерий Бротолойгос, Отец Вещей, тихо шептал текст ультиматума на ухо сидевшему во главе стола неестественно прямому человеку с впалыми глазами. Это был Мердис Фреод, Пастырь Греха. Он был слеп. От рождения. Как и все Пастыри Греха до него.

Потом, когда чтение закончилось, и отзвучал тихий шепот Бротолойгоса, над столом воцарилось молчание. Новое молчание. Выжидающее.

Кастор и два сопровождающих беса безмятежно поглядывали по сторонам. Им некуда было спешить. Время работало на них – у людей же его почти не оставалось.

Первым нарушил молчание Архелай Тисский, Отец Строений:

– Да. Я подпишу это. Рушатся основы прежнего мира, но другого пути я не вижу.

– Да, это так. Иначе придет Хаос, – медленно кивнул Ктерий Бротолойгос.

– Да, – коротко и тяжело упало слово Эвпида.

– Нет, – слово Медонта было еще тяжелее. – Подписав, мы ниспровергаем весь Кодекс Веры, и Хаос все равно придет в пределы некогда великого Согда. Пусть не сейчас. Через сто лет. Через пятьсот. Но это не имеет значения. Я против.