люблю платяные шкафы. Вешаю на нее брюки из хлопчатобумажного твила, красную хлопковую блузку и великоватую мне футболку, которую надеваю по воскресеньям. Я захватила с собой любимые вещи: экземпляр «Гордости и предубеждения», купленный на первую учительскую зарплату, кремовое шелковое платье и масло для ванны, благоухающее ароматами весеннего дня. Лично мне весной нравятся не броские утренние часы, которые все так обожают, а послеполуденные, залитые солнцем. Я выкладываю на комод с зеркалом макияж. Да, мы не встретим здесь ни души, но это не для других, а для меня.

В голове неторопливо текут мысли, придумывая для «Эрроувуда» новые сюжетные ходы. Если Колли раз и навсегда решила проблему с мисс Грейнджер, то ей надо эффективно замести следы. Возможно, оттащить труп в морскую пещеру. Или сжечь останки в костре. На фоне голубого неба над морем спиралью вздымается черный дымок… Но мисс Грейнджер лучше все же оставить в живых. К примеру, дать возможность спастись бегством. Хотя нет. В жизни так не бывает. Убежать не дано никому.

Размышляя о подвигах выдуманной мной школьницы, я испытываю истинное наслаждение. Это позволяет мне не думать о том, что надо сделать в реальном мире, если я не ошиблась насчет Колли. Нужно с чего-то начинать, хотя даже думать об этом мне невыносимо.

Прямо сейчас можно набрать ванну, переодеться в халат и почитать книгу. От мысли о том, чтобы обо всем на часок забыть, все мое тело дрожит от удовольствия.

Носки и нижнее белье я кладу в комод, обувь аккуратно ставлю на наклонную полочку в нише за шторкой. Зубные щетки, крема, лосьон, ароматное мыло и зубочистки раскладываю в идеальном порядке на керамической полочке над раковиной в ванной. С каждым предметом чувствую, как мир все больше обретает смысл. Как же мне не хватает своего дома. Пустыне на меня глубоко наплевать.

Наконец, на самом дне чемодана, мой шелковый халат. Я всегда упаковываю его в оберточную бумагу, чтобы не помять. «Нет, ванну надо точно принять», – думаю я. Горячая ванна, чистый халат, травяной чай…

Когда я беру в руки халат, они сотнями сыплются из его складок, красные и слепые. Падают на пол, падают мне на руки, падают на мое задранное вверх лицо. Жирные тельца опарышей, красные, как плоть. В нос бьет аммиачная вонь. Они ворочаются в оберточной бумаге, тычась тупыми головками в белый шелк. Перед глазами стоит одна-единственная картинка – лицо Ирвина, его легкая улыбка. Образ невероятно живой, будто он сейчас стоит передо мной в этой комнате. Так вот почему он вчера спросил меня, распаковала ли я вещи.

– Улыбочку! – доносится до меня голос.

Подняв глаза, я вижу в дверном проеме Колли. Ослепительно сверкает вспышка, срабатывает затвор одноразового фотоаппарата из тех, которые можно купить в любой аптеке.

– Что ты делаешь?

– Папа попросил меня сфотографировать твое лицо. Это такая часть его шутки.

– Как ты можешь? – спрашиваю я, искренне желая это понять. – Как вообще можно быть такой жестокой?

– Это же смешно.

В сдавленном голосе Колли слышится разочарование. Я недостаточно смешная.

Я выхватываю у нее фотоаппарат, который с треском разлетается под моими каблуками на мелкие кусочки. Не понимая даже, что делаю, хватаю ее за плечи и вся трясусь.

Колли тихо, испуганно взвизгивает и, стуча зубами, говорит:

– Нет! Не надо, мам!

Я замираю, в ужасе от самой себя. Мне хочется ее ударить. Рука трепещет, вспоминая пощечину, которую я влепила ей дома, когда обнаружила кости.

Колли скатывается по лестнице на первый этаж. Мне бы надо пойти за ней, но меня никак не отпускает злоба. Во рту появляется сладкий-сладкий, приторный привкус. Выдохшаяся газировка и гнев.

Я переворачиваю свою сумочку, вываливаю все ее содержимое на пол и дрожащими пальцами хватаю мобильный телефон. Совершаю своим звонком ошибку и прекрасно это понимаю. Но контролировать себя не могу. Ирвин что хочет, то и получит.

Он поднимает трубку после первого же звонка, будто только того и ждал.

– Привет. Ну как у вас дела, обитатели пустыни?

– Как ты мог со мной так поступить? – дрожащим голосом говорю я.

– Как именно?

Так вот как он решил со мной поиграть.

– В моем чемодане оказались опарыши.

Помимо моей воли по щекам катятся слезы.

– Ползают по всем моим прелестным вещам.

– Какой ужас…

В его голосе озабоченность и теплота.

– Я так думаю, это Колли решила сыграть с тобой шутку или что-то в этом роде. Зря я показал ей, где храню наживку. Видел же, что она на нее смотрит, ты не хуже меня знаешь этот ее взгляд… Роб, я тут подумал, может, ты и права. Небольшая пауза и правда пойдет вам с Колли на пользу. Пришло время налаживать контакт.

– Это твоя работа, – осторожно говорю я, – или, как минимум, ты ее науськал. Так или иначе, мне на все это наплевать. Ты не заставишь меня…

– Эй, Роб, ты за языком-то следи.

Он холоден и вежлив.

– Мне нужен развод.

Меня всю трясет. Я не собиралась ничего такого говорить.

– Не угрожай мне. Наш уговор ты помнишь.

Я молчу.

– Никакого развода, Роб. Я жду ответа. Скажи, что ты меня поняла.

– Ты меня слышал, – произношу я и даю отбой.

«Мне придется за это заплатить, – думаю я. – Он отомстит мне». Что же я натворила?

В голову лезут воспоминания о поездке в Монтерей на выходные. Мы с Колли отправились на пляж. Потом, когда я уснула, она отрезала несколько прядок моих волос. Ножницы ей дал Ирвин. Он всегда изыщет способ вбить между нами клин.

От тысяч маленьких телец мой халат стал липким. На шелке виднеются крохотные пятнышки. Похоже, они его грызли. Я запихиваю халат в помойку и туго затягиваю горловину мешка. В душе царит тоска. Казалось бы, всего лишь халат, но для меня он значил гораздо больше. Он принадлежал только мне.

На то, чтобы полностью избавиться от опарышей, уходит целый час. Я обрабатываю дезинфекцией пол и внутренности чемодана. Потом принимаю душ и тем же средством оттираю себя.

А пока я усиленно соскребаю с себя вонь, в моей голове кружат животрепещущие вопросы:

1. Сколько еще я смогу протянуть в этом браке, не сойдя с ума?

2. А может, у меня уже поехала крыша?

3. Не собирается ли Ирвин меня убить?

И еще один, последний, который я задаю себе каждое утро, когда мы встаем вместе.

4. Он расправится со мной сегодня?

Я чувствую, как потребность причинить мне зло ворочается у Ирвина в груди. В один прекрасный день он вновь откроет этот кран