— Значит, их непременно расстреляют, — сказал он, — потому что каудильо — человек справедливый.

Мария дус Празериш впилась в него прожигающим взглядом настоящей кобры и увидела его бесстрастные зрачки, обрамленные золотой оправой, хищные зубы, руки полуживотного, привыкшего к влажности и потемкам. Увидела его таким, каким он был.

— Моли Бога, чтобы этого не случилось, — сказала она, — потому что, если расстреляют хотя бы одного, я насыплю тебе яду в суп.

Граф испугался.

— Это почему же?

— Потому что я тоже справедливая блядь.

Граф Кардона не пришел больше ни разу, а у Марии дус Празериш появилась уверенность, что замкнулся последний цикл ее жизни. Совсем недавно ее возмущало, когда ей уступали место в автобусе, пытались помочь перейти улицу или брали под руку, когда она поднималась по лестнице, но теперь она не только принимала, но даже желала этого, как отвратительной неизбежности. И вот тогда-то она заказала себе могильную плиту, как у анархистов, без имени и без дат, и стала спать с незапертой дверью, чтобы Ной смог выбраться с известием, если она умрет во сне.

Однажды в воскресенье, возвратившись с кладбища, она встретила на лестничной площадке девочку из квартиры напротив. Она прошла с ней вместе несколько кварталов, разговаривая о том о сем, как настоящая бабушка, и заметила, что та обращается с Ноем так, словно они были старыми друзьями. На площади Диаманте она, как и было задумано, пригласила девочку поесть мороженого.

— Любишь собак? — спросила она ее.

— Обожаю, — ответила девочка.

И тогда Мария дус Празериш предложила ей то, что давно обдумала.

— Если когда-нибудь со мною что-то случится, возьми Ноя к себе, — сказала она, — с одним условием — отпускай его по воскресеньям и не беспокойся. Он сам знает, что ему делать.

Девочка была счастлива. А Мария дус Празериш вернулась домой с радостным ощущением, что исполнилась мечта, вызревавшая в ее сердце несколько лет. Однако же — не оттого, что старость устала или запоздала смерть, — мечта эта не исполнилась. И не по ее воле. За нее решила жизнь — студеным ноябрьским днем, когда она выходила с кладбища и неожиданно разразилась буря. Мария успела написать имена на всех трех могильных плитах у входа и шла к автобусной остановке, но тут первый шквал ливня промочил ее до нитки. Она едва успела укрыться в подъезде, в пустынном квартале, казалось, совсем другого города, — полуразрушенные таверны, грязные фабрики, огромные грузовые фургоны, выглядевшие еще более страшными под бушующим ливнем. Мария дус Празериш, согревая собственным теплом промокшего песика, смотрела на проезжавшие мимо битком набитые автобусы, на пустые такси с погашенными «флажками», — никто не обращал внимания на сигналы кораблекрушения, которые она посылала. И вот, когда уже казалось невозможным даже чудо, роскошный автомобиль цвета стальных сумерек почти бесшумно прокатил по затопленной улице и вдруг остановился на углу и подал назад, туда, где стояла она. Стекло точно по волшебству опустилось, и водитель предложил подвезти ее.

— Мне далеко, — сказала Мария дус Празериш откровенно. — Но вы оказали бы мне большую любезность, если бы подбросили хоть немножко.

— Скажите, куда вам, — настаивал водитель.

— В Грасию, — сказала она.

Дверца открылась, хотя он к ней даже не притронулся.

— Мне туда же, — сказал он. — Садитесь.

В автомобиле, где пахло освежающими таблетками, ливень уже казался ненастоящим, город поменял цвет, и она почувствовала себя в другом и счастливом мире, где все проблемы были решены заранее. Казалась волшебством легкость, с какой водитель скользил в хаосе уличного движения. Мария дус Празериш оробела — она показалась себе такой ничтожной, да еще жалкий песик, заснувший у нее на коленях.

— Ну просто океанский пароход, — сказала она, потому что чувствовала, что должна сказать что-то, подобающее случаю. — В жизни не видела ничего подобного, даже во сне.

— И в самом деле, единственный недостаток этого автомобиля — что он не мой, — сказал водитель на непростом для него каталонском и, помолчав, добавил по-испански: — Моего жалованья за всю жизнь не хватило бы, чтобы купить его.

— Да уж, — вздохнула она.

Она краем глаза поглядела на водителя, освещенного зеленоватым светом от панели приборов, и увидела, что он — почти юноша с короткими вьющимися волосами и римским профилем. И подумала, что он некрасив, но есть в нем особая привлекательность, и что ладно сидит на нем потертая куртка из дешевой кожи, и как счастлива, должно быть, его мать, когда он возвращается домой. Только по его крестьянским рукам видно было, что он и в самом деле не хозяин этого автомобиля.

Больше за всю дорогу они не разговаривали, но Мария дус Празериш заметила, как он тоже несколько раз искоса взглядывал на нее, и еще раз пожалела, что дожила до такого возраста. Она чувствовала себя некрасивой и жалкой в этой кухонной косынке, которой кое-как покрыла голову, когда начался дождь, и в невзрачном осеннем пальто, которого так и не собралась поменять, поглощенная мыслями о смерти.

Когда они приехали в Грасию, небо расчистилось, однако уже стемнело, и на улицах зажглись фонари. Мария дус Празериш сказала водителю, что он может высадить ее на первом же углу, но он упорно хотел довезти ее до дверей дома и не только довез, но и въехал на тротуар, чтобы она не замочила ног. Она отпустила песика и постаралась выйти из автомобиля подобающим образом, насколько ей позволяло тело, но когда обернулась, чтобы поблагодарить, встретилась глазами со взглядом мужчины, и от этого взгляда у нее перехватило дыхание. Она выдержала взгляд несколько мгновений, не слишком понимая, кто чего ждал и от кого, и тогда он решительным тоном задал вопрос:

— Я поднимусь?

Мария дус Празериш почувствовала себя униженной.

— Я очень благодарна вам, что вы так любезно подвезли меня, — сказала она, — но я не позволю вам смеяться надо мной.

— У меня нет причин смеяться ни над кем, — ответил он по-испански, очень серьезно. — И особенно — над такой женщиной, как вы.

Мария дус Празериш знавала многих мужчин вроде этого, и не раз, случалось, спасала от самоубийства еще более отчаянных, но никогда за свою долгую жизнь не испытывала она такого страха, принимая решение. Она услышала, как он настойчиво повторил тем же самым, ничуть не изменившимся голосом:

— Я поднимусь?

Она пошла прочь от машины, не закрыв двери, и ответила ему по-испански, для верности — чтобы быть понятой:

— Делайте как хотите.

Вошла в подъезд, едва освещенный уличными огнями, и начала подниматься по лестнице, а колени у нее дрожали, и от страха задыхалась она так, как, подумалось, можно задыхаться только на смертном одре. Когда же она остановилась перед дверью своей квартиры, вся дрожа от желания нащупать ключи в кармане, она услыхала, как хлопнули одна за другой две двери — автомобиля и в подъезде. Опередивший ее Ной попробовал залаять. «Замолчи», — приказала она ему шепотом, на последнем дыхании. И почти тут же услыхала шаги по ступеням и испугалась, как бы у нее не выскочило сердце. В долю секунды она припомнила весь свой вещий сон, который совершенно изменил ее жизнь в последние три года, и поняла, что истолковала его ошибочно.