Соломон примолк, рука его потянулась к бороде, словно за утешением. Он забыл о неукротимом духе северян и их Единого Короля в особенности. Мудро ли было делиться с ними знаниями? Но теперь слишком поздно менять что бы то ни было.

Димитриос, старший siphonistos греческого флота, выслушал приказ своего адмирала с сомнением и некоторой тревогой. Приказ был, разумеется, отдан весьма осторожно, как что-то среднее между предложением и призывом. Ведь siphonistoi были почти государством в государстве, они управляли главным оружием Византии, по их собственному мнению, они были в конечном счете даже более важными людьми, чем императоры, не говоря уж об адмиралах. Димитриос, если бы захотел, мог сказочно разбогатеть и жить, как лорд, в любой стране цивилизованного мира, в Багдаде, Кордове или Риме, стоило ему только продать секретные сведения, которые у него имелись. Жена, любовница, семеро детей и хранящиеся в византийских банках две тысячи золотых гиперов служили залогом на случай его предательства. Правда, всему городу было известно, что ни один siphonistos никогда не будет допущен к изучению ремесла, если есть хоть малейшие сомнения в его верности Церкви и Империи, верности искренней, а не по принуждению.

Эта верность и служила причиной сомнений Димитриоса. Одной из главных его обязанностей было сохранение тайны греческого огня. Лучше проиграть битву, уничтожив одну из машин, тысячу раз твердили ему, чем рисковать ее захватом ради очередной недолговечной победы – а в окруженной варварами Византийской империи все победы давно считались лишь временными. Сейчас адмирал хотел, чтобы Димитриос пошел на риск, приблизившись на галере с греческим огнем к берегу, в сомнительном сражении с иудеями и какими-то язычниками. Димитриос был храбрым человеком, который презрел бы опасность пойти на дно из-за камня, выпущенного одним из варварских мулов. Но совсем другое дело – рисковать тайной греческого огня…

– Маленькие суда пойдут впереди, – заискивающе повторял Георгиос, – и только если им удастся высадиться, пошлем мы твою галеру.

– Для чего?

– Если они смогут снять плавучее заграждение, ты ворвешься в гавань и разом сожжешь все корабли с катапультами.

– Они нас потопят, как только мы войдем.

– Ночь будет темная, с ущербной луной, до ближайшего корабля не больше сотни ярдов. А после этого ты сможешь прятаться от их катапульт за другими их кораблями, пока все их не сожжешь.

Димитриос задумался. Он был по-настоящему задет тем, как враги потопили галеру и вырезали ее экипаж в неоконченной битве пару недель назад: впервые за свою военную карьеру он почувствовал себя беспомощным. Приятно было бы отомстить за этот позор и сжечь все вражеские суда до самой ватерлинии, как того заслуживают все враги Византии. Показать поклонникам дьявола силу Господа и его святейшего патриарха. А небольшое расстояние и темнота – как раз самые подходящие условия для применения греческого оружия.

– А что, если они не смогут снять заграждение?

– Тогда ты сможешь пройти вдоль каменного мола и очистить его от противника. При этом мол будет защищать тебя от катапульт в гавани. Уничтожишь всех на молу и снова исчезнешь в темноте.

Димитриос колебался. Опасность здесь была, но, возможно, она не превышала допустимый уровень. Разумеется, он примет собственные меры предосторожности, и адмирал об этом знает. Люди около баков с горючим, готовые их поджечь, а неподалеку в море лодки, чтобы подобрать Димитриоса и команду в том случае, если им придется покинуть свое судно. Нет нужды повторять все это.

Увидев его колебания, адмирал решил добавить последнюю ложку лести, чтобы уговорить своего номинального подчиненного.

– Само собой, мы понимаем, что вы самые главные люди на нашем флоте. Вы и ваше оружие, вот что главное. Мы не можем допустить, чтобы вас захватили какие-то варвары. Я сам буду находиться на спасательном судне, чтобы подойти и забрать вас при малейшем признаке опасности.

Димитриос улыбнулся с легкой грустью. Адмирал был прав. Но он и сам не догадывался, насколько он прав. Димитриос знал весь процесс приготовления греческого огня, как это называли siphonistoi, «от недр до трубы». Он плавал по Черному морю до самой Тьмутаракани, где из земли сочилось окрашенное масло. Димитриос видел его зимой, когда масло было тонким и почти бесцветным, видел знойным летом, когда масло было густым, как липкая грязь на птичьем дворе. Он знал, как собирают и хранят масло. Он сам лудил медные баки драгоценным оловом, чтобы убедиться, что утечки не будет. Всю свою машину он собрал собствеными руками, баки и клапаны, топку и мехи, насос и сопло. Снова и снова под руководством старых мастеров он учился выпускать греческий огонь, следил, как летит в воздух горящая струя. Его наставник три раза заставил его качать насос дальше опасного предела, используя небольшие или изношенные машины и приставляя к насосу приговоренных к смерти преступников, так что слышался жуткий свист niglaros, открытых предохранительных клапанов. Он с интересом потом осмотрел тела преступников, чтобы знать, что с ними сталось после взрыва баков. Ни один из них не выжил, и Димитриос подумал, что они ошиблись, предпочтя риск у сифонистов гарантированной, но зато и безболезненной смерти на плахе. Он прекрасно знал самые мельчайшие детали всего процесса приготовления огня, знал, насколько легче мастеру ошибиться, чем сделать все безукоризненно. Он понимал, что одного знания здесь недостаточно. Требуется весь его опыт, который и есть главная ценность. Что ж, неплохо, если адмирал это понимает.

– С надежной подстраховкой я согласен, – сказал Димитриос.

Адмирал с облегчением откинулся на спинку стула. Он-то понимал, насколько, в сущности, независимы его сифонисты, но попробуй объясни это Римскому императору, человеку, к которому следовало бы приставить опытного врача-византийца, чтобы быть уверенным, что император вскоре съест что-нибудь не то.

– Приготовь одну галеру к полуночи, – сказал адмирал. – Можешь взять мою «Карбонопсину».

«То есть „Черноокую красотку“, – подумал Димитриос. – Жалко, что в этой далекой стране таких не встретишь. Одни тощие мавританки и уродливые дочери готов с их бледной кожей и бесцветными глазами. Безобразные, как преотвратные германки, женщины их союзников, хотя последние настаивали, что у их северных врагов женщины еще хуже, в смысле бледности, статей и размера ступни. Определенно всех их нужно изгнать из Внутреннего моря, и тогда оно, море Средиземья, снова станет внутренним водоемом православных». Димитриос встал, сухо поклонился и ушел готовиться к бою.

Первый признак готовящегося нападения с моря был замечен не раньше, чем городские гвардейцы, стоявшие в карауле на длинном пирсе, различили приблизившиеся в темноте неясные тени. Стражники застыли, мгновенье неуверенно вглядывались вдаль, затем подали сигнал тревоги с помощью пронзительных бараньих рожков. Но шестьдесят посланных Бруно рыбачьих лодок были уже в считанных ярдах от каменной стены мола, десант в них, готовясь к высадке, уже размахивал швартовочными крючьями и поднимал небольшие лесенки, достаточные, чтобы взобраться на шестифутовую высоту пирса. Стражники натянули свои короткие луки, все, что у них было из оружия, и стрелу за стрелой пускали в появляющиеся непрерывным потоком цели. Потом по камню зазвенели первые крючья, и стражники осознали, что они совсем одни на пустынной поверхности пирса и скоро их отрежут от своих. Они прекратили стрельбу и побежали по молу к берегу, но были перебиты летящими из темноты дротиками и стрелами. Первая волна императорского десанта захватила пирс почти без сопротивления и немедленно разделилась на две группы, одна повернула налево и побежала к открытому концу мола с молотками, пилами и топорами, чтобы попытаться снять плавучее заграждение и открыть вход в гавань для остальных судов и галеры с греческим огнем. Другая группа повернула направо и вооруженной колонной устремилась к примыкающей к земле части пирса, чтобы захватить и удержать ее, пока не подоспеет подкрепление, и тогда наброситься на беззащитную гавань, либо, еще лучше, ворваться на городскую стену и обеспечить успех приступа с суши.