– Хорошо. Честь имею, – попрощался Ардашев и отпустил извозчика. Дом присяжного поверенного находился в двух минутах ходьбы.

– Постойте, господа, – залепетал приказчик. – Я тут ни при чем. Я не хотел ее убивать, это он меня заставлял, морда татарская!

– А это мы сейчас разберемся. Но, милая, пошла! – взмахнул вожжами начальник сыскного отделения, и лошадка, переехав Ярмарочную площадь, послушно потрусила обратно, к полицейскому управлению.

Слушания по делу об убийстве актрисы Кривицкой и архитектора Шеффеля шли уже давно. Сегодня, как, впрочем, и в предыдущие дни, судебная камера была полна народу. Все билеты раскупили заранее. Ардашев и доктор Нижегородцев заняли места во втором ряду. Суд знакомился с материалами следствия. Председательствующий переходил к оглашению письма покойной актрисы, которое, как отмечалось в протоколе, хранилось в фарфоровой шкатулке в форме ангела, сданной в городской ломбард 18 ноября и выкупленной подсудимым – купцом первой гильдии, уроженцем г. Баку, Али Таги Галиевым 20-го числа. Вторым подсудимым был его приказчик – Протасий Януарьевич Рибонос.

Если не принимать во внимание чистосердечное признание Рибоноса, то послание Кривицкой было главной уликой против богатейшего человека Ставрополя.

Сделав несколько глотков из хрустального стакана, судья прокашлялся и начал читать:

«Господа, если вы читаете мое письмо, значит, меня уже нет среди вас. Но я хочу, чтобы все знали, кто меня убил…

Все началось три дня назад. Я сделала большую глупость, когда согласилась выполнить просьбу моего бывшего поклонника, пожелавшего купить замок на Барятинской: сыграть роль привидения недавно умершей дочери купца Щегловитого, прежнего хозяина дома № 100, чтобы тем самым сбить продажную цену этого дома. Я польстилась на его предложение из-за денег. А как же иначе? Ведь незамужней актрисе не так просто содержать себя, как это может показаться на первый взгляд.

Пройти мимо слепого привратника, разговаривающего с «покупателем», большого труда не составило, и я пробралась на самый верхний этаж правой башни. Мне предстояло дождаться полной темноты и в полночь, намазав лицо рисовой пудрой и зажегши свечу, изображать привидение, расхаживающее между окнами. В это время мой бывший возлюбленный должен был криками привлечь внимание жителей дома напротив, оповестив, что в окнах замка появился фантом. Но самое страшное для меня началось намного раньше, когда в особняк прибыл хозяин (персидский татарин Галиев), его приказчик и архитектор. Некоторое время они находились внизу. Вдруг между ними возникла ссора. Как я поняла, купец уличал зодчего в адюльтере с его женой, но молодой человек отнекивался и называл все претензии сущим вздором. Потом Галиев успокоился и предложил посмотреть огрехи в лепнине на потолке. Тот согласился, и они вместе полезли наверх по строительным лесам и почти поравнялись с галереей, где я пряталась. Оба повернулись ко мне спиной. Неожиданно Галиев столкнул архитектора вниз. Я слышала звук падения человеческого тела и радостный возглас убийцы. В ту же секунду мною овладел ужас, и я поняла, что если меня обнаружат, то в живых не оставят. Но татарин уехал. А его приказчик, увидев, что молодой человек еще подавал признаки жизни, добил его принесенным с улицы камнем. Затем он вызвал карету «Скорой помощи» и полицию. После их прибытия труп увезли. Пол замыли.

Сначала я долго не могла прийти в себя, но потом успокоилась. Ведь я актриса и должна оставаться ею в любой ситуации. И в полночь, как и было оговорено, сыграла роль мертвой Апраксии. Утром, когда вновь пришел мой бывший возлюбленный, я смогла проскользнуть мимо слепого старика и уехать домой. Я получила свои 200 рублей, но разве это деньги? И даже сбор от бенефиса, который состоится сегодня вечером, не сможет покрыть мои долги и самые потребные расходы. Вот потому-то я решилась на роковой для меня шаг. Час назад я разговаривала с Галиевым и потребовала от него 10000 рублей за молчание. Рассмеявшись в лицо, этот азиат поставил одно условие: сегодня вечером, сразу после бенефиса, я должна буду отужинать с ним в ресторации гостиницы «Гранд-отель» на Александровской. И только после этого он передаст мне сразу всю сумму. На всякий случай я спрячу это письмо в статуэтку моего ангела-хранителя и сдам в ломбард, а билет засуну между старых писем (они в комоде). Это самый надежный способ хранения. Ведь кроме меня шкатулку никто не сможет выкупить, если я, конечно, останусь жива. Но раз вы читаете это послание, то выходит, что татарин меня обманул, и они, скорее всего, вместе с тем же приказчиком, уже меня убили. Я пишу и плачу от жалости к самой себе.

Не судите меня строго за мой поступок. Вы и представить себе не можете, насколько униженной и оскорбленной я себя чувствовала, когда человек, которого я совсем недавно безумно любила, предложил мне – за деньги! – как заурядной аферистке, пробраться в чужой дом, притаиться, устроить ночное представление, а утром бежать… И я бежала… Бежала как последняя воровка. Господи! Да он еще и торговался со мною, пытаясь отделаться сотенной. Как бы там ни было, но смерть искупила все мои грехи. Помолитесь, хотя бы мысленно, за упокой души рабы божьей Фаины. Прощайте…

Это письмо написано мною, Кривицкой Фаиной Иннокентьевной, находящейся в здравом рассудке и ясном уме, 18-го дня, ноября месяца, 1908 года, в чем я собственноручно расписываюсь».

В судебной камере стало тихо. Было слышно, как почти беззвучно плачет дама на задних рядах. Судья закашлялся, выпил воды и объявил перерыв.

– А коньяк не дурен, – вдыхая аромат «Мартеля», заметил Ардашев. – Знаете, мне иногда кажется, что его вкус может меняться от состояния души. Не находите?

– Нет уж, увольте, с вами спорить – себе дороже, – пробуя напиток, ответил Нижегородцев. – Лучше согласиться. Ну кто себе мог такое представить? Ни у одного человека в городе не возникло сомнения в том, что в замке на Барятинской поселилось привидение. А вы не поверили! И в результате, как всегда, оказались правы. А я проспорил ящик коньяка.

– Не переживайте, Николай Петрович, все равно ведь выпьем вместе. А что касается особняка номер сто на Барятинской, то его и через сто лет будут называть по-прежнему: «Замок с привидениями». А печальная история с актрисой Кривицкой и архитектором Шеффелем забудется. Лет через десять о ней уже никто и не вспомнит.

– Ну, это если никому не попадется в руки очередной рассказ господина Кургучева о ваших расследованиях. Он, я смотрю, благодаря вам приобретает все большую популярность у читающей публики. – Доктор допил коньяк и снова наполнил стакан. – Однако у меня остался один невыясненный вопрос: как вы связали воедино смерть Шеффеля и нахождение в замке актрисы Кривицкой?

– Тут все просто: привратник сказал мне, что один из возможных покупателей приходил осматривать дом дважды: вечером пятнадцатого и утром шестнадцатого. Архитектор, по вашим словам, упал с лесов пятнадцатого, в восемь пополудни. Поднявшись на второй этаж, я заметил рисовую пудру на подоконнике, на которую в некоторых местах накапал воск, но на самом воске не было не только пудры, но даже и пыли. Значит, кто-то пользовался свечой и пудрой совсем недавно, не более двух дней назад. Рисовая пудра, кстати, наиболее часто применяется в качестве театрального грима. Однако раз капал воск и горела свеча, то, следственно, где-то должны были быть сожженные спички. Но их я не обнаружил. И это обстоятельство навело меня на мысль, что находящийся там человек старался, насколько это было возможно, не оставлять следов своего пребывания. А значит, он находился там тайно. Позже, на лестнице, я нашел крохотный кусок белой материи, который мог быть только от женского платья. Все это, включая ваше упоминание, что привидение появилось как раз в ночь гибели архитектора, навело меня на мысль, что пудра на подоконнике и воск оставила особа, игравшая роль умершей Апраксии. Мое внимание привлек и тот факт, что леса уже разобрали, несмотря на то, что лепнина на потолке осталась незавершенной. И это бросалось в глаза. Но зачем была нужна такая спешка? Чтобы скрыть возможные следы? Следы чего? Убийства? Собственно, тогда я и предположил, что архитектору «помогли» сорваться вниз. Но в таком случае выходило, что преступление было совершено на глазах тайного свидетеля. Кто он? Ясно: это была женщина и, вероятнее всего, актриса. Вот потому-то я и купил билеты в театр для себя и супруги. Там я надеялся пробраться в костюмерную и, имея в руках образец ткани, отыскать нужное платье. Но Господь мне помог. И Кривицкая блистала в белом наряде на сцене. Ткань была та же, что и найденный мною лоскут. Признаюсь, в антракте я ходил к ней в уборную, уговаривал рассказать обо всем, предупреждал о возможной опасности и просил не предпринимать необдуманных шагов. Но она меня не послушала. Результат известен. Позже ко мне явился ее бывший ухажер – тот самый купец, который за двести рублей уговорил Фаину Иннокентьевну сыграть роль привидения.