Гортензия обхватила себя лапками.

– Я никогда не пила какао! Только слышала о нем! Некоторых щенков брали в семьи, а на меня никто внимания не обращал. А я так старалась тем, кто себе детей в собакодоме искал, понравиться: песни пела, стихи декламировала, дневник с пятерками показывала… Но нет! Я маленькая, тощенькая, некрасивая. А все хотели только супер-пупер щенка.

Мафи кинулась к Гортензии и обняла ее:

– Ооо! Я тебя люблю! Дойдем до Мопсхауса, и Муля сварит тебе ведро какао!

Лабрадориха всхлипнула.

– А потом появилась пуделиха Люка, она мне подарила вафельку в шоколаде! Такую вкусную! Взяла из приюта, пообещала: «Научу тебя этикету, станешь учительницей в гимназии. Но при одном условии: ты будешь мне все-все про учеников рассказывать». Гимназисты спать ложились, а Люка меня к себе звала, чаем угощала с булочкой. Целую плюшку давала.

– Одну? – зачем-то уточнил Фил.

– Да, – кивнула Гортензия, – очень вкусную, я слышала, что такие щенкам бабушки пекут, но никогда их раньше не ела. Люка обещала мне мамой стать.

– Так ты всех продавала за булочку? – не успокаивался мопс. – За одну штучку? Прямо противно это слышать. Делать подлости за крохотную пышку!

– Какого размера должна быть плюшка, чтобы она оправдала поведение Горти? – взвилась Жози. – Даже если бы Люка подарила ей грузовик пирогов с вареньем, это не сделало бы лабрадориху хорошей!

– Я не лабрадориха, – опять сказала Горти, – я не пойми кто!

– Не важно, какой ты породы, – пробурчала Куки, – важно, какой у тебя характер! Мы привыкли считать тебя карликовым лабрадором. Значит, так тому и быть. Но дружить с тобой совсем не хочется. Ты нас и в подземелье пыталась задержать. Когда Кара с лягушкой договорилась и та уже хотела ей правильную дорогу показать, Гортензия громко заявила: «Здорово у тебя получилось ее обмануть». И зеленая Куки сразу насторожилась. Но Каролина все-таки сумела ей внушить, что сделала подарок от чистого сердца.

– Я и правда отдала ей медальон от чистого сердца, – пояснила Каролина, – мне стало жаль зеленую Куки. Ей никогда не отмечали день рождения, в подземелье это не принято.

– Гортензию надо наказать! – закричали мопсы и терьер.

Каролина молчала, а Мафи неожиданно призналась:

– Когда я жила на улице, то частенько воровала еду, могла у человека из пакета стянуть палку колбасы, батон хлеба. Что сверху лежало, то и хватала.

– Ты тоже съела Правдивую Сливу? – удивилась Жози. – Когда успела?

– Я не срывала с куста плоды, – вздохнула Мафи, – просто мне в голову одна мысль пришла.

Жози захихикала.

– Всего одна? Ей хорошо в твоей голове, просторно.

Мафи не обратила внимания на язвительные слова сестры.

– Если каждый из нас вспомнит свою жизнь, то определенно найдет в ней плохие поступки. Я воровала еду. И голодный желудок меня не оправдывает. Не все бродячие собаки воришки. А я ею была. И не знаю, как поступлю, если снова окажусь без дома, родных и не смогу поесть. Вот! Раз я такая, то не имею права осуждать Горти, потому что мы обе совершали плохие поступки. Прежде чем кого-то отчитывать, хорошенько в себе покопайся и подумай: может, сама-то еще хуже, чем Горти? И не обзывай лабрадориху злыми словами.

– Ты ябедничала? – спросил Фил.

– Нет, – после короткой паузы ответила Мафи, – но не потому, что я такая уж правильная, просто друзей не было. Одна жила.

– Я подлость сделал, – вдруг признался Фил. – Родился первым, меня все обожали, подарки дарили, облизывали, а потом появились другие дети. И все их хвалить стали, мне говорили: ты старший, уступи маленьким, теперь игрушки общие. Мои машинки и общие? Да почему? Я так обиделся, прямо как Куки и лягушка. Насмерть. Решил всем отомстить. Взял ножницы, изрезал все любимые книги мамы, старинные, в нашей библиотеке тысячу лет хранились. Затем насыпал немного обрезков в ботинки брата с сестрой и сказал, что это они сделали.

– И тебе поверили? – удивился Бен.

– Сначала да, – кивнул Фил, – маленьких здорово наказали. Потом из магазина бабушка пришла, оказалось, что она видела, как я в библиотеку с ножницами шел. Меня отправили в гимназию к Именалию. Я соврал, когда говорил вам, что оказался в гимназии потому, что все старшие в мир людей отправились.

– Я у Зефирки стащила из шкафа коробку печенья, которую ей белка Матильда подарила, – всхлипнула Куки, – хотела сначала одну штучку съесть. Слопала. И не смогла остановиться. Когда осталась только пустая жестянка, я испугалась. Засунула ее Марсии под подушку. Зефирка и Марсия поругались, потом помирились. А на меня никто не подумал.

– Мама Муля попросила коту Бантику отнести варенье из медовой груши, – зашептала Жози, – я побежала, по дороге встретила бигля Марфу, она спросила, куда я спешу, услышала про джем и предложила поменяться: она мне даст пояс розовый, со стразами. А я ей банку с вареньем вручу. Бантику я соврала, что Муля ему ничего не передавала, а он с мамой нашей поговорил.

– Она тебя отругала? – спросил Бен.

– Не-а, – жалобно протянула Жози, – просто сказала: «Ой, как нехорошо получилось! Бантику варенье доктор прописал, он после болезни сильно ослаб. Сейчас сама ему отнесу, есть еще в запасе. Пояс, кстати, очень красивый». Но я его носить не смогла! Подарила хомячихе Лизе.

– Мама никогда не сердится, – пояснила Мафи, – но уж лучше б она меня отругала. А то я себя от ее доброты виноватее всех чувствую.

– Ваши нехорошие поступки ерунда по сравнению с моими, – мрачно сказал Бен. – Я выпил в чулане тыквоморковную наливку, развел костер на чердаке, бросил сестре в лицо вечером, когда она засыпала, плюшевую игрушку и закричал: «Землетрясение. Синяя гора на тебя падает». Софи от ужаса в обморок упала, потом почти год молчала, речь у нее пропала. Хорошо, что вернулась. И это далеко не все мои подвиги.

– Все мы молодцы, никто не имеет права Горти осуждать, – подвела итог Мафи. – Кара, почему ты молчала? Ни разу не сказала, что не ябедничаешь?

– Вы бы мне не поверили, – ответила Каролина, – а еще я понимала: так мне и надо, потому что я намного большая врунья, чем Горти. Неправда, что мои папа и мама нищие. Мы живем не в пещере.

– Прости, – зарыдала Гортензия, – я это придумала, хотела, чтобы все решили: Кара ябеда, она же нищая, поэтому злая.

– Бедные не злые, – возразил Бен. – Продолжай, Каролина.

Она кивнула.

– Меня отдали в гимназию Именалия за деньги. До этого я ходила в обычную школу, сидела за одной партой с болонкой Элиной. Вот у ее родителей копейки лишней не водилось. Под Новый год нам устроили елку. Все пришли в красивой одежде, а Эля в старой школьной форме, зашитой-заштопанной. Она в самый угол забилась, ее никто не замечал. А мне купили ну очень красивое платье. Когда мы пришли в магазин, мама сразу воскликнула: «Вот наряд для дочки». Папа сказал: «Лора, если мы Каролине его купим, тебе на обновку денег не будет». Мамочка заулыбалась: «Зачем мне новое? Пусть доченька самой красивой станет». Я и правда принцессой выглядела. Когда мама увидела, что Эля спряталась в углу, она сбегала домой, принесла мое платье, которое считалось праздничным до покупки нового, и отдала болонке. Та нарядилась, и все ахнули, стали восклицать: «Красавица! Королева бала!» А Эля улыбалась, радовалась, танцевала. Про меня забыли, хотя мое платье было намного лучше, чем у болонки. Мне стало обидно, я маме выговорила: «Ты отдала мою вещь! А я ее еще носить собиралась. Ты решила добренькой выглядеть? Отлично! Теперь все тебя расхваливают за то, что ты нищую Эльку одела. А про свою дочь подумала? От меня все ушли к Эльке, только с ней танцевали. Хороша мама! Надо о своем ребенке заботиться, а не о чужом!» Мамуля начала оправдываться: «Тебе купили самое-самое лучшее, у сестер твоих нет таких нарядов. Мне просто стало жалко Элю, она не виновата, что ее отец и мать малообеспеченные. Не жадничай». А я сильней разозлилась: «Значит, я жадная, а ты добренькая. Но ты отдала мое платье, не свое! Хотела Эльке радость доставить? Ну и отдай свою вещь!» А мама меня скрягой обозвала. Я так возмутилась! И в классе всем наврала: «Эля воровка, она мою одежду берет и не отдает». Все мне поверили, перестали с болонкой дружить, обзывали ее, бойкот ей объявили. И она школу сменила. Ничего мне не сказала! Ни разу. Молчала, когда мое вранье слышала. А вот мама ее к моим родителям пришла, о чем они разговаривали, не знаю. Иду домой, у калитки меня остановила взрослая болонка: