Но, как я уже говорила, я никогда не знаю, какой день станет последним. Поэтому, возможно, в последний раз я оглядываю все вокруг. Я всегда любила это место. Хоть оно и не мое, чтобы его любить.

Наконец я иду к двери. Но как только я собираюсь выйти, входит Бетти.

14 ч. 00 мин.

Она потрясена, но я ее не виню. Опускает пакеты с продуктами на пол и подходит, протягивая руки:

— Лейла! Где ты была? Тебя все ищут! Как ты сюда попала?

Ее аккуратные брови сходятся вместе, она хочет взять мои руки в свои. Я отодвигаюсь немного в сторону.

— Здравствуйте, Бетти. Простите, что я без приглашения. Мне просто нужно было кое-что одолжить у Кристи. Я уже ухожу. Извините.

Она делает шаг назад и загораживает собой дверь.

— Нет, Лейла. Все в порядке, приходи сюда в любое время. Но ты не можешь уйти. Я не могу тебя отпустить.

— Почему?

— Лейла. — Она нервно сглатывает и оглядывается по сторонам. — Лейла, где ты была? К тебе домой приходили из опеки, но не нашли тебя. Они забрали твоего брата в патронатную семью. И все еще разыскивают тебя… и твою маму. Ты не знаешь, где она может быть? Ты ушла из дома с ней?

— Нет.

— Присядь, поговори со мной. Пожалуйста?

Я смотрю на нее очень внимательно:

— Не звоните никому. Они не заберут меня, как Энди.

— Милая, эти люди стараются сделать все как лучше для тебя. Они хотят помочь.

— Я серьезно. Не звоните. Не трогайте свой телефон. — Своим тоном я пытаюсь дать ей понять, что не шучу.

Она смотрит мне в глаза:

— Хорошо. Присядь хотя бы на минуту.

Я сажусь на диван напротив ее любимого кресла.

— Лейла. Я знала, что ты в беде, но не понимала, насколько все плохо. Прости меня. Я должна была найти способ помочь тебе раньше.

— Ничего.

Я смотрю на подлокотник ее кресла, а не на ее руку. Я не обязана ни на что смотреть.

— Твоя мама… Я даже не знаю, что сказать. Я была уверена, что она просто много работает. Но у тебя такие хорошие оценки, и я думала: наверное, она что-то сделала правильно.

— Я готовлю уроки сама. Мои оценки не имеют к ней никакого отношения.

Удивительно, как может жечь одно это предположение. Что ей можно хоть за что-то быть благодарной.

— Просто обычно все по-другому, милая. Успеваемость детей… большинства зависит от поддержки родных. В каком-то смысле было бы лучше, если бы ты училась плохо. Тогда об этом узнали бы раньше.

— Простите, что разочаровала.

Опять ядовитый осьминог душит меня изнутри своими щупальцами, и никто этого не видит. Но Бетти должна это слышать. Я задыхаюсь.

— Это не то… Послушай. Я не знаю, что будет. Не знаю, где ты окажешься. Есть ли хоть какой-то шанс, что твой отец… Где он? Ты никогда о нем не говорила.

Много лет я о нем вообще не думала. Я не вспомню его лицо, даже если постараюсь.

— Я не обязана идти в приют. Не обязана, если получится с кем-то договориться.

— О чем ты?

— Я сама могу о себе позаботиться. Зарабатывать себе на жизнь.

Она меняет ласковый тон на покровительственный:

— Дорогая, тебе всего четырнадцать. Так нельзя.

— Почти пятнадцать.

— Даже если так. Ты все еще несовершеннолетняя. Служба опеки должна найти, где тебе жить.

Быстрый взгляд на нее, и вот оно — привычное беспокойство, но под ним скрывается что-то еще. Жалость.

Вот этого мне не надо. Совсем. Я лучше буду жить в коробке.

Бетти хочет что-то сказать, но у нее звонит телефон. Она хмурится:

— Кристи? Почему ты звонишь во время занятий? У тебя все нормально?

Минуту молчит, но поднимает глаза на меня:

— Какое видео? — В ее голосе слышится не только растерянность. Скорее паника. Что Кристи ей сказала?

Я встаю и иду к двери. Кажется, что все происходит замедленно, как в кошмарном сне, в котором ты не можешь бежать.

— Лейла! Лейла, подожди!

Я оборачиваюсь и понимаю, что на самом деле она не может меня остановить. Не прикует наручниками к своей чудесной мебели. Не будет удерживать силой. Я могу просто выйти, и все.

И, пока она говорит по телефону, я машу ей рукой и спокойно выхожу.

Полночь

Было бы в этом фургоне больше одеял.

Я отнесла в школу выполненные домашние задания по всем предметам. Приложила к каждому записку с просьбой бросить это в ящик моего учителя. Школа была закрыта, но я оставила все у окна секретаря. Они увидят мои листы в понедельник, когда придут, но не будут знать, когда я здесь была. Я сложила листы пополам и просунула их между решеткой и стеклом. Потом подобрала несколько камней и осторожно придавила ими бумагу.

Возвращаться было очень холодно. Здесь почти не бывает дождей, и сегодня вечером ни ветерка. Идеально хрустящая, морозная ночь с узеньким серпом месяца на ясном небе. На мне две футболки, но куртки у меня нет. Даже толстовки нет. Я засовываю руки под футболку, рюкзак тут же начинает сползать. Всю дорогу из школы я меняю руки, но, когда добираюсь до фургона, меня уже трясет.

В фургоне нет ничего полезного. Коробки со старыми журналами и старыми автозапчастями. Всего одно одеяло, и то очень тонкое. Я достаю всю свою одежду из сумки и кладу на одеяло. Это немножко помогает.

Надо наконец выключить телефон. Он вибрировал почти два часа подряд после того, как я вышла из дома Бетти. Я подумала, что она может попытаться выследить меня на машине, поэтому перебиралась через соседские заборы в сторону неблагополучных районов.

Какие-то звонки были от Кристи и Бетти, но еще много не от них. Коды Лос-Анджелеса и совсем незнакомые. Мне хотелось, чтобы на мое видео отреагировали, но я не придумала, что буду делать, если мне ответят. Я смотрела на маленький зеленый экран, пытаясь сообразить, что сказать.

В голову ничего не приходило.

Здесь тихо. Свет в доме, где живут хозяева фургона, погас, даже уличные фонари не горят. Безопасно и темно, нужно только придумать, где раздобыть еду.

Суббота, утро

Рассвет я проспала и не понимаю, который час. Я хотела взяться за дело пораньше, ну да ладно.

Снаружи никого. В квартале тишина. Я выскользнула на улицу. За закрытыми окнами сидят дети и смотрят мультики. Наверное, суббота — лучший день для этого.

Мой дом всего в нескольких минутах отсюда, но кажется, что я