Это не похитители. Они не обидят его. Они из органов опеки и пришли его забрать. Люди с папками. Я обхватила себя руками. Если я выйду, они заберут нас обоих. Но если они заберут только его, я больше никогда его не увижу. Я видела, как забирали детей у наших соседей.

Женщина обращается к Энди очень ласково, словно боится его напугать:

— Эндрю, мы хотим тебя кое-куда отвезти. Там безопасно и хорошо. И там тебя накормят ужином. Поедешь с нами?

Энди молчит.

— Эндрю, пожалуйста, поедем с нами? В безопасное место?

Он плачет. Я слышу его всхлипы и глупый детский голосок:

— Я хочу к мамочке. Мы должны сходить к ней на работу, это недалеко! Я могу туда дойти!

— Мы… мы поговорим с твоей мамой. Мистер Эванс пойдет и поговорит с ней. Но я хочу, чтобы сейчас ты пошел со мной.

— Я хочу к мамочке! Я хочу к Лейле. — Он больше не разговаривает с ними, а только громко зовет меня. — Лейла! Лейла!

Я упираюсь обеими руками в картонные стенки. Конечно же, он знает, что я здесь. Он зовет меня, потому что знает, что я его слышу. Боже, боже.

— Лейла! Не дай им меня забрать! Лейла! Меня забирают!

— Ты можешь открыть эту дверь, Джулиус?

— Пытаюсь. Она вообще ни с места.

— Господи. Ладно, вылезай в окно, а я передам его тебе.

— Ох, ладно. Подержи хотя бы мой пиджак.

Я слышу, как они воюют с окном и с Энди. Энди кричит и плачет, и, судя по звукам, изо всех сил сопротивляется, когда его вытаскивают через окно.

— Лейла! Лейла! Не дай им меня забрать! Лейла!

Они спускаются по лестнице и уводят его все дальше и дальше, его крики стихают.

Я не могу думать. Знаю, что, как только его здесь не станет, все будет кончено. Но я не могу думать, не могу думать, не могу думать о том, что моего брата забрали.

Они вернутся за мной.

Они уже были в моей школе. Они хотят поговорить с мамой. Хотят меня найти.

Двое суток я не слышу в доме ни звука.

Пятница, 8 ч

Я в ужасе просыпаюсь от громких ударов и рывков входной двери. Ее взламывают и открывают.

Пару раз я выбиралась из своего убежища, но рада, что сегодня осталась здесь. Судя по звукам, разнеся дверь, в дом заходят пять или шесть человек.

Я зарядила телефон вчера вечером, а камеру — вчера днем. В ночь после того, как забрали Энди, я собрала рюкзак. Я готова.

Надо было уйти до рассвета. А теперь я не знаю, сколько эти люди здесь пробудут.

Я выползаю из своего картонного домика и осторожно заглядываю в мамину комнату. Они притащили и поставили на пол большие лампы, провода тянутся к дверям. Когда я понимаю, что, скорее всего, они подключились к тем же розеткам, что и я, сердце на мгновение чуть не выпрыгивает из груди. Они могут увидеть в прачечной мой провод и проследить, куда он ведет. Они могут найти меня.

Кто-то заходит в мамину спальню, и я снова сползаю вниз. Секунду не могу понять, что это было. Даже на человека не похоже.

Когда я набираюсь смелости и снова заглядываю внутрь, комната залита ослепительным светом и теперь здесь двое.

Два больших человека. Да нет, не такие уж они большие. На них просто большие защитные костюмы с респираторами. Я слышу, как они разговаривают. На испанском и на английском.

— Так это заброшка или что?

— Да, жилец свинтил отсюда, и квартира пустовала бог знает сколько. Владелец увидел это, только когда с ним связались копы.

— Боже, ну и дыра.

— Да уж.

Они надевают большие перчатки и начинают разбирать мебель. Хлам на полу разгребают лопатой и какой-то штуковиной, похожей на грабли.

Я снимаю все это на видео.

Когда они выходят из комнаты, я решаю, что пора.

Я всего два раза в жизни перелезала через эти перила и спускалась по внешней стене дома. Оба раза я дрожала как осиновый лист и еле справилась. Сейчас у меня тяжелый рюкзак и мне безумно страшно.

Перебрасываю через перила одну ногу и минуту так сижу. Глупо, меня может увидеть кто угодно, но я просто не могу себя заставить это сделать.

Сегодня — мой последний день здесь. Теперь я это знаю.

Перебрасываю вторую ногу и пытаюсь нащупать ею перекладину под балконом. Почувствовав надежную опору, перемещаю руки, хватаюсь за нижнюю часть перил. Все, перекладина больше не нужна. Ноги висят в воздухе.

Теперь самое трудное. Прыгать совсем не высоко. Уверена, не выше моего роста.

Но в те разы я хлопалась как мешок с мусором.

Наверху в комнате снова слышны голоса.

Разжимаю пальцы.

Наверное, если бы я занималась спортом, то умела бы правильно приземляться. Я бы спрыгнула согнувшись, а не свалилась как мешок. Но у меня никогда не получалось. Колени расходятся в стороны, и я шлепаюсь на задницу. Руки поцарапаны, больно щиколоткам.

Надо срочно вставать. И идти как ни в чем не бывало. Я не из этого дома. Я из ниоткуда.

Но я знаю, куда я иду.

9 ч. 30 мин.

Когда-то давно Кристи показывала мне, как по ночам выбирается из своей комнаты. Таким же образом можно залезть внутрь. В карниз ее окна упирается деревянная решетка, по которой вьются маленькие розочки. Окно она никогда не закрывает.

Не видно ни черного мерседеса, ни белого внедорожника. Значит, дома никого. Когда я оказываюсь на полу розовой спальни Кристи, вокруг полная тишина.

Я забрасываю всю свою одежду, даже ту, что на мне, в стиральную машину. Нахожу в сушилке халат, надеваю.

На кухне завариваю себе чай и разогреваю остатки еды, которые нахожу в холодильнике. Сижу с чашкой за их столом, в их тишине и краду их жизнь.

Это ничего, им совсем не будет жалко.

Им не будет жалко этих двадцати минут тишины и спокойствия. Здесь столько чистоты и порядка — они никогда не узнают, что я немного этого позаимствовала.

И я ем. Я питаюсь всем. Едой, светом, стулом, столом. Питаюсь безопасностью Кристи и любовью ее мамы. Питаюсь работой ее отчима и обучением ее сестры в прекрасном колледже. Перекладывая одежду в сушилку, я чувствую, как наедаюсь всем этим. Наедаюсь как в последний раз.

Потому что, скорее всего, так и есть.

Я долго стою под душем, на этот раз в ванной Бетти. Целую