вечное старушечье любопытство! Хотя в данной ситуации оно скорее сослужило мне добрую службу — я снова почувствовала, как мое отчаяние сменилось чувством облегчения.

— Знакомая, — ответила я неопределенно, но старушке этого показалось мало.

— Работаете вместе, да? Или просто подружка? Что-то я тебя раньше не видела!

В общем, наша беседа затянулась на добрые двадцать минут, по истечении которых бабушка наконец лишила меня своего драгоценного общества, а я осталась возле закрытой вишневой двери поджидать хозяйку в одиночестве.

Прислонившись к стене, я на время отвлеклась. Интересно, как там Андрей? Что за осложнения возникли у него после операции, насколько они серьезные?

Надо же было умудриться встретить этого человека. Жила себе спокойно, проводила мирные, полубытовые расследования, стреляла из пистолета раз в полгода, а то и реже. А теперь — ни дня без покушения! Я вспомнила, как пару дней назад играла роль живой мишени.

Я нисколько не жалела о том, что согласилась на осуществление этого безумного замысла. Нервы я себе пощекотала прилично, что и говорить. Но я сама этого хотела. Только кто мог подумать, что вслед за первым покушением последует второе — а теперь не исключено, что попытка может повториться. Да уж, не человек, а пулевой магнит этот Туманов. Но все-таки он мне нравился.

И я ничуть не обижалась на него за то, что в тот вечер, после того как в меня выстрелил наемный убийца, он не подошел ко мне, а сразу бросился к тому парню, с единственной целью — пристрелить. Я его прекрасно понимала и догадывалась, какие эмоции он испытывал в тот момент. Напрасно я тогда пыталась сделать обиженный вид…

Мои размышления были прерваны появлением юной особы с большим полиэтиленовым пакетом в руках. Она возникла передо мной настолько внезапно, что я даже не успела сосредоточиться и настроиться на нужный лад.

— Вы к кому? — поинтересовалась она, оглядывая меня придирчивым взглядом с головы до ног.

В руках она вертела связку ключей. Шестое чувство подсказало мне, что это она, хотя, честно говоря, мысленно я представляла себе Веру дамой более солидного возраста. На самом деле ей оказалось, может быть, чуть больше восемнадцати. Оглядев ее в ответ не менее придирчиво, я решила, что Вера ничего — яркая девушка, только немного вульгарная. Длинные, густые волосы — но цвет вызывающе вытравленный; большие, красиво очерченные глаза — но слишком сильно обведены черным карандашом, а цветовая палитра щедро наложенных на веки теней чересчур разнообразна, от перламутрово-розовой до ядовито-зеленой. То же самое можно было сказать и о ее одежде — юбка слишком короткая, сапоги-ботфорты из репертуара «бульварной женщины», да и ядовито-желтый цвет короткой куртки тоже вряд ли служил признаком элегантности ее обладательницы.

Я молчала, несмотря на то что прекрасно расслышала заданный мне вопрос, Вера же в этом Засомневалась.

— Я вас спрашиваю, вы что, не слышите?

— Значит, вот ты какая, — задумчиво, растягивая слова, проговорила я, как бы не обращая внимания на то, о чем меня спрашивают. — К тебе, к кому же еще. Ты ведь Вера?

— Вера, — согласилась она неуверенно, — только я вас не знаю.

— Что, так и будем у порога разговаривать? Может быть, все-таки зайдем, — без лишней скромности предложила я.

Она не ответила, но, еще разок оглядев меня с головы до ног и пожав плечами, все же решилась наконец открыть дверь и впустить меня внутрь.

Честно говоря, по аналогии с предыдущей квартирой — двери-то были одинаковыми — я инстинктивно поморщилась, уверенная в том, что сейчас на меня пахнет перегаром. Но ничего подобного не произошло — оказавшись в квартире, я не почувствовала никакого тошнотворного запаха. Облегченно вздохнув, я сняла ботинки и совершенно бесцеремонно прошла в комнату, не дожидаясь приглашения хозяйки.

Комната в квартире была единственной, а потому многофункциональной. Та ее часть, что находилась напротив окна, в небольшой нише, служила спальней — здесь стояла кровать-полуторка, застеленная атласным покрывалом, и висел ночник; противоположный угол комнаты был чем-то вроде мастерской — там стояла открытая швейная машинка, гладильная доска и широкий стол. По наваленным тут и там кускам и обрезкам различных тканей я поняла, что Вера, видимо, портниха. А в центре комнаты, как в обычной гостиной, находились два небольших кресла с деревянными подлокотниками, маленький журнальный столик и полированный темно-коричневый сервант со стеклянными стеллажами, на которых и изобилии стоял традиционный хрусталь. Обои на стенах когда-то, наверное, были светлыми, но было это давно, теперь же квартира явно нуждалась в ремонте — краска на подоконнике до такой степени облупилась и вспучилась, что он напоминал неравномерно вспаханное поле, припорошенное грязным снегом. Голубой цвет оконных штор на фоне коричневой мебели показался мне абсолютно чужеродным вкраплением в общую гамму. Неужели она этого не замечает или, может быть, ей все равно? Островки линолеума, заметные там, где его не покрывал старый выцветший коричнево-желтый палас, тоже были не первой свежести, а как минимум двадцатилетней давности. Да и вообще, грязно-розовый цвет линолеума был настолько неуместен, что…

Поняв, наконец, чем заняты мои мысли, я улыбнулась — Туманов за недолгий период нашего тесного общения успел меня заразить своей болезнью. Я осматривала интерьер Веркиной комнаты настолько пристрастно, будто его оценка была моей профессиональной задачей. Черт бы побрал этого Туманова, я же здесь вообще по другому поводу!

Я без приглашения и без лишней скромности уселась в кресло, и, закинув ногу на ногу, стала поджидать хозяйку, которая что-то замешкалась в прихожей. Наконец появившись, она молча опустилась в кресло напротив меня и, подвинув к себе пепельницу, закурила «Золотую Яву».

— Меня Надя зовут, — представилась я. — Он тебе обо мне не говорил?

— Кто он? — спросила она ровным голосом, однако я успела заметить, как в глазах у нее промелькнуло тревожное, даже беспомощное выражение.

— Не прикидывайся. Ты прекрасно знаешь, что речь об Иване. Наверное, все-таки говорил, раз ты так зажалась…

— Ничего я не зажалась. Да в чем дело, в конце концов, объяснишь ты или нет?

— А дело в том, что он — мой. Мой, а не твой, понятно?

Рука ее дрогнула, пальцы разжались, и дымящаяся сигарета упало прямо на коленку. Вера даже не ойкнула, медленно подняла ее, задумчиво повертела в руке и снова сунула в рот, затянувшись поглубже. На ее ажурных черных колготках, в том месте, куда секунду назад упала тлеющая сигарета, образовалась аккуратная, с ровными краями, дырочка. Я вдруг поняла, какую сильную боль причинила ей своими словами, и чувство острой жалости на мгновение вдруг стало преобладающим — но только на мгновение.