Кто опасался воцарения Щербицкого? В 1950—1970-е во властных структурах наблюдалось если не засилье выходцев с Украины, то уж точно непропорциональное представительство людей с малороссийскими фамилиями и южнорусским говором. И это не только досужее впечатление. Уровень жизни на Украине превышал российский, украинские областные центры расцветали по сравнению с губернскими городами России. Москва щедро вкладывала народные рубли в Украину. А львиную долю доходов Советского Союза приносила Сибирь. Многие в России осознавали этот перекос как вопиющую несправедливость. В стране назрела необходимость повышения уровня жизни в областях коренной России. Мало кто из секретарей обкомов РСФСР был бы обрадован возвышением Щербицкого. С другой стороны, ярым противником Щербицкого был влиятельный Андропов. Если говорить об интересах державы, определенно, Щербицкий был куда более квалифицированным и деятельным управленцем, чем Черненко. Появление такой сильной фигуры в Москве в роли неофициального второго секретаря ЦК было бы полезным. Но на роль главы партии и государства, на роль вождя потенциальный лоббист Украины не подходил. Значение РСФСР как всесоюзного донора с открытием сибирской нефтегазовой кладовой возрастало. Экономика довлеет над политикой – и в этих условиях украинцам неминуемо пришлось умерить политические аппетиты. Щербицкому не удалось покорить Москву. Но Горбачев долго не решался отправить бывшего конкурента на пенсию. Щербицкий пережил чернобыльскую трагедию и ушел в отставку только в 1989 году. А в 1990 году, когда взбунтовавшаяся Украйна намеревалась расправиться со своим отставленным правителем, Владимир Васильевич не доживет до суда. Насколько добровольным был его уход из жизни – неизвестно.

Передовики брежневской эпохи, новые Стахановы и Ангелины, увы, сегодня полузабыты. А ведь были среди них и двукратные Герои Социалистического Труда – такие, как строитель Николай Злобин, знаменитый бригадир, чьим именем был назван трудовой почин, о котором трубили газеты. Рабочий Злобин, зарабатывавший больше, чем иные директора заводов, был частым гостем не только в программе «Время», но и во всяческих телевизионных «Огоньках».

В 1978 году в Вашингтоне вышел сборник аналитических материалов о Советском Союзе. Консервативный дух Брежнева резонно интерпретировался как «сентиментальная связь с собственным прошлым, с привычным и знакомым, инстинктивное предпочтение традиций и существующей ортодоксии, страх перед новым, как перед потенциальной угрозой и хаосом».

При Брежневе Советский Союз добился военного паритета с Соединенными Штатами. Переговоры лидеров двух сверхдержав становились событиями чрезвычайной важности. Во время визита президента Никсона в Москву в 1972 году сказался открытый, южный темперамент Брежнева, который встречал гостя с утрированным радушием. Косыгин, Суслов, Громыко, даже Подгорный сдержанно общались с президентом страны, ведущей войну во Вьетнаме – «грязную войну», как говорилось в советских газетах. Брежнев жаловался переводчику Виктору Суходреву на своих излишне строгих товарищей: «Знаешь, Витя, ну и коллеги у меня! Пригласили человека в гости, так хоть улыбайтесь, проявляйте гостеприимство, как всегда бывало на Руси. Так нет же, идут с каменными лицами». В Большом театре, после неизменного «Лебединого озера», Никсон выразил желание отправиться за кулисы, к артистам вместе с Брежневым. Суходрев вспоминает: «Брежнев с каким-то извиняющимся видом обратился к своим коллегам:

– Ну вот, понимаете, президент хочет, чтобы я с ним прошел на сцену к артистам.

Он как бы спрашивал их позволения на это. Косыгин сухо улыбнулся и, как мне показалось, несколько снисходительно промолвил:

– Ну что ж, иди, Леонид, иди…».

Большевик-аскет, не забывающий о противостоянии с мировым империализмом, позволяет комиссару-эпикурейцу эдакую шалость – поякшаться с заморским президентом. С брежневской дипломатией улыбок мы могли бы скатиться в фарватер американской политики. Но Брежнев, к счастью, подчинялся партийной дисциплине, и Косыгин с Громыко своей строгостью уравновешивали красующегося генсека. Вот Горбачев вышел из-под контроля Политбюро – и его желание понравиться западным партнерам стало основным смыслом советской внешней политики. Это был прямой путь к краху. Брежневское «коллективное правление» открывало возможности для маневра, для использования различных дипломатических тактик. Никаких вредных для державы уступок Никсону Брежнев не допустил. Да ему бы этого не позволили те самые коллеги с каменными лицами. Брежнев, допуская откровенность, давал понять американским переговорщикам, что в Кремле есть и «голуби», и «ястребы», что сам он – искренний «голубь мира», но вынужден считаться и с «ястребами».

Самая знаменитая крылатая фраза Брежнева, произнесенная за полтора года до смерти генсека, но растиражированная повсюду – «Экономика должна быть экономной». Авторство этой формулы, скорее всего, принадлежит А. Бовину. Нашлись интеллигентные остряки, готовые высмеять «тавтологичность» лозунга: экономная экономика – да это же «масло масленое»! Увы, у этих языковедов были превратные представления о русской речи. Тавтологический вариант звучал бы так: «Экономика должна быть экономической». Действительно, неэкономической экономики не бывает. А вот неэкономная, расточительная известна каждому из нас. Если живешь «от зарплаты до зарплаты» и приходится каждый месяц занимать «десятку до получки» – это и есть расточительная экономика. Поезжайте на Рублевку – и увидите, что такое апофеоз расточительной экономики. Когда заурядный хоккеист сороковой российской команды зарабатывает сотни тысяч долларов – это тоже расточительная экономика как она есть. Экономика Ельцина, Черномырдина и Чубайса, основанная на долгах, которые, по всем расчетам, невозможно было отдать, – это тоже расточительная экономика. А бывает экономика бережливая, экономная. К ней и призывал Брежнев в 1981-м, когда избалованная элита стала позволять себе «излишества». Социалистическая экономика, как известно, требует особого учета и контроля, ведь руководителям приходится тратить не собственные, а государственные средства. Одного сознательного патриотизма мало, необходим и страх. Поэтому «экономность» экономики можно было насадить только железной рукой. И Брежнев в последние месяцы жизни дал возможность «ястребам» вроде Андропова укоротить неэкономных.

Брежнев дорожил репутацией борца за мир. «Чемпионом мира по борьбе за мир» называли его с иронией. Войну он ненавидел как солдат, как фронтовик. Пожалуй, никто из глав государств, из крупных политиков мира не может похвастать такой фронтовой биографией. Брежнев прошел всю войну, с легким ранением валялся в госпиталях. Был участником Парада Победы, фотографии сохранили молодое сияющее лицо генерал-майора Брежнева на Красной площади.

Брежнев оживал, сбрасывал официозную маску, когда речь заходила о войне. Сохранилась кинохроника: престарелый, кажется, уже подкошенный инсультом Брежнев встречается с фронтовиками. Как он слушает их, как сам уходит во фронтовые воспоминания – без «бумажки», экспромтом. И, не чураясь слабости, признается, что не может вспоминать о фронтовых эпизодах без слез. Почаще бы показывали Брежнева в таком неформальном контексте.