Нила крепче прижалась к мужу и вздохнула.

— Ох, если бы ты только знал, как я за вас переживаю.

— Я знаю.

Он не хотел расстраивать её ещё больше, но сказал:

— Королева попросила меня встретить принцессу Вечеру и сопроводить в замок.

— Когда?

— Через несколько часов.

— Но ты только что вернулся. — Нила отстранилась от мужа.

— Я уеду всего на полтора дня…

Как раз в этот момент всё время крутившаяся под ногами Има задела локтем больную ногу отца, и Согейр вскрикнул от боли. Нила испуганно запорхала над мужем.

— Что?! Что случилось? О боги, ты ранен!

Его ботинок оказался пропитан кровью, но легат не дал себе осесть на пол. Нила крикнула служкам в соседнюю кухню, чтобы они заменили её, и помогла мужу выпрямиться.

Их комната была маленькой, но стараниями Нилы уютной. Она усадила мужа на кровать и помогла ему стянуть поножи и кирасу, плотно облегающую его торс. Има сразу закуталась в пыльный отцовский плащ и бордовым коконом плюхнулась в плетёное кресло под окном, высунув наружу только босую ногу.

— О боги, здесь всё в крови! — всплеснула Нила руками, снимая старые повязки с ноги мужа. — Рану надо промыть.

— Она уже почти не болит, — успокаивал её Согейр, хотя у него в глазах потемнело от боли.

Нила взглядом дала мужу понять, что врать он может где-нибудь в другом месте.

— Лезвие могло быть отравлено, — сказала она с укоризной. — Баладжеры всегда травят лезвия своих мечей. Ты сам говорил.

— Хорошо, что иногда я бываю не прав. Если бы оно было отравлено, я бы уже умер.

Но Нилу было уже не остановить. Она побросала кровавые повязки в воинский щит, как в какой-то медный таз, и стремительно вышла из комнаты.

Слуги Ласской башни по её просьбе натаскали воды в ванную в смежной комнате, а сама женщина нарезала чистые повязки из когда-то припасённого мотка хлопковой ткани. И откуда он у неё взялся? Хотя какой толк был в этом вопросе, когда речь шла о леди Ревущего холма, самой запасливой женщине в мире? Если нужно перевязать рану, у неё найдётся и ткань, и лечебные травы, которые она брала у Гезы впрок. Если Име нужно было починить порванное платье, у Нилы всегда оказывались под рукой нитки и иголка. Покосилась кровать? Нила всегда хранила в корзине под столом молоток и пару гвоздей. Согейр не сомневался, что если ему однажды понадобится новый шлем, она достанет его из кучи тряпок в чулане.

Когда Согейр опустился в тёплую мыльную воду, по его мышцам прокатилась долгожданная волна расслабления. Он позволил усталости закрыть ему глаза и погрузился в полусон, пока Нила бережно обтирала его плечи и шею мочалкой, аккуратно касаясь пальцами новых ушибов и царапин. Когда она поцеловала его в шею, в приятной дрёме ему представилась Суаве, но, когда Согейр разомкнул веки, хрупкий образ королевы двух королей растаял у него перед глазами, как снежинка на горячей ладони. Нила соскучилась по мужу и его крепким ласкам, и муж увидел это в глазах своей любимой жены. Он тоже скучал по её рукам и был рад, когда она, наконец, сняла с себя платье и распустила дивные волосы.

Има так и уснула в кресле, закутавшись в отцовский плащ, и не слышала ничего, что происходило за дверью. Позже муж и жена, мокрые и разморённые приятной негой, лежали на взбитой перине и пили свежее пиво. Рана на ноге, которую заботливые руки Нилы смазали лечебными травами, потихоньку затягивалась, и пульсирующая боль отступала. Согейр зарылся лицом в волосы жены и умиротворённо задремал.

Согейр выехал за городские ворота около трёх часов по полудни. По его подсчётам, с принцессой они должны были пересечься ближе к ночи в Алом утёсе, где она остановится на ночлег. Он посчитал, что если они выедут оттуда рано утром, то прибудут в Паденброг уже вечером следующего дня.

Когда легат выводил своего быка за Ворота Воина, Ревущий не разделял желания хозяина угодить королеве и протяжно мычал, всем видом давая понять, что он был бы не прочь остаться в стойле и пожевать ещё сочного сена, чем снова куда-то бежать. Согейр пожалел, что в своё время не назвал быка Занудой.

Альвгред рвался поехать с отцом, но тот ему отказал. Согейр решил, что сын своим волнением выдаст себя и расскажет о намерениях короля. Конечно, Вечера не была глупа и, скорее всего, уже догадалась, что её помилование вызвано более весомой причиной, нежели мольбы Суаве, но Согейр не думал, что Осе вдавался в подробности в том письме, и поэтому всю обратную дорогу воин предпочитал оставаться единственным хранителем этой тайны.

Хоть Альвгред упорно это и отрицал, но отцу всегда было очевидно, что его сын влюблён в старшую принцессу, и он не знал, радоваться этому или горевать, потому что Вечера никогда не разделяла с юношей его светлые чувства. Порой Согейр сомневался, что она вообще была способна кого-то любить со всей теплотой, свойственной этому созидательному чувству. Вечера никогда не была так же проста, как Ясна, и порой Согейру хотелось заглянуть в её голову, чтобы понять её мотивы и мысли. Однако он не думал, что ему бы понравилось то, что он бы там обнаружил. И если он ещё понимал увлечение своего сына этой девушкой, видя её внешнюю красоту, то он не понимал его к ней любви. Впрочем, иногда ему казалось, что это чувство сына было скорее внушённым ему самому себе, нежели действительно вспыхнувшим в его сердце, когда ему стало тесно в рамках детской дружбы.

Он заметил, что Вечера не плакала, когда погиб её брат, и это внушало ему какое-то зыбкое ощущение чего-то ненормального. А её внезапно появившаяся тяга к холодному оружию только сильнее его настораживала. Иногда он видел, как она на заднем дворе со всей силы молотит мечом деревянный столб, и не понимал, что среди этой злобы рассмотрел его Альвгред. Согейр не думал, что она станет для его сына хорошей женой.

Ближе к вечеру он сделал недолгий привал у восточного берега озера Веверн, чтобы набрать свежей воды в бурдюк и сменить повязки на ноге. Солнце уже клонилось к острым крышам видневшегося на горизонте замка Алый утёс, и на небе начали проступать первые тени наступающих сумерек. Приятный холодок овевал кожу, а в траве трещали кузнечики. Ревущий отдыхал, уложив свою гороподобную тушу на траву, и громко мычал о чём-то своему наезднику, отгоняя ухом назойливую пчелу. Это животное не переставало удивлять Согейра. Тогда, на арене, когда будущему легату было шестнадцать, Ревущий его едва не убил, а теперь, подчинившись воле человека, с удовольствием ласкался к нему в любой удобный момент, как телёнок, или гонялся за пчёлами. Он что-то пытался сказать Согейру на своём бычьем языке и внимательно смотрел на легата, ожидая ответа. Согейр улыбнулся и брызнул на него водой. Ревущий чихнул и смешно подёргал ушами.

Когда они отдохнули, Согейр забрался на широкую спину Ревущего и уже собрался дёрнуть за поводья, как совсем близко послышался говор и шуршание травы. Из пролеска, что широкой полосой тянулся по берегу, выглянул потрёпанный старец с котомками, как у скитальца, собранными в узелок из простой ткани. Рядом с ним устало плёлся мальчишка лет десяти и тащил по земле холщовый, набитый вещами мешок. Оба они были чумазыми, как если бы давно не встречали ни единой реки.