и обсасывала косточки, прежде чем плюнуть перед собой. Я хотела проверить сообщения, но интернет не ловил.

Я вдруг поняла, что нахожусь на том же расстоянии от Москвы, что и всю жизнь до этого. Только раньше она казалась мне веселым, сказочным городом, в розовых облаках и чуть приподнятым над остальной Россией. Теперь, вырвавшись оттуда, я поняла, насколько же душной камерой была Москва. Со своего холма мне было видно, как облака осели, и оказалось, что все это время они закрывали чудовищный фундамент из трупов таких же девочек, как я.

Закурила. Мало кто из местных гулял по холмам и у пригорного леса, но я все равно оглянулась. Было слышно, как журчит родник неподалеку. В курортной зоне минеральная вода брызгала из изящных краников прямо в кружки отдыхающих и щекотала им носы своими газами. А это была обычная вода, для нас, просто холодная и чистая. Она вырывалась из камней и пробегала короткий путь по ржавому желобу, который кто-то вставил для удобства.

Я закопала окурок и пошла налево, к панелькам — там начинался город. Через лесную тропинку вышла к помойке: в ней копалась черная собака, из густой шерсти торчали свалявшиеся клоки. Когда я переходила дорогу, она прибилась за мной. Я наклонилась, чтобы почесать ее, и стала по привычке ощупывать. В плотном и пыльном теле собаки сидело четыре клеща. Я позвала ее с собой в магазин. Пока я покупала дешевые пакетики с влажным кормом, собака ждала меня снаружи. Я вывалила коричневую жижу с комками на тротуар, и собака принялась ее слизывать. Она хрюкала от удовольствия, а я быстро выкручивала клещей — одного за другим. Спешила, пока не закончится корм, поэтому получалось неаккуратно, вместе с клещами я вырывала шерсть. Один раз собака показала мне клычок. Я добавила еды и взялась за последнего клеща. Собака царапнула зубами асфальт, на котором осталось влажное пятно, несколько раз облизала мои пальцы и ушла спать под куст. Четыре жирных клеща лежали в ряд на бордюре и быстро перебирали ножками. Они настолько объелись собачьей кровью, что не могли бы уйти, даже зная, что их ждет. Я нашла на земле палку, чтобы подцепить клеща, взяла зажигалку и сожгла их всех по очереди.

Я не знала, останусь ли я той Настей, которая достает клещей из толстокожих уличных собак, если проживу в Москве еще год или два. Вспомнила, что мне учиться все те же пять лет. И подумала: а если бросить и вернуться? Выйти замуж за Сережу и жить себе спокойно, выписывать в блокнот рецепты, попроще и посложнее: когда гости на пороге, если свекровь стучится в дверь, для больших праздников и на скорую руку.

Но за два с половиной месяца в Москве я увидела слишком много того, по чему, я знала, буду тосковать, без чего, если сейчас все бросить, я буду чувствовать себя незавершенной и четвертованной.

Если я ехала домой, чтобы придумать, как зависнуть между югом и Москвой, то в тот момент я поняла, что не представляю, возможно ли это вообще.

Снова захотелось курить. Меня это насторожило: раньше я не чувствовала никотинового голода, но теперь, кажется, появлялась зависимость. Я решила покурить последний раз за поездку и пошла к своей старой школе. Села на теплотрассу, льнущую к зданию с торца, и подожгла сигарету. Я смотрела из-за угла в школьный дворик и слышала, как пинают мяч. Все снова выкрасилось в мешанину цветов, не значащую ничего. Вспомнила про телефон, включила интернет. В чате с Верой подпрыгивала свежая цифра.

Всю неделю мы переписывались кратко и только по учебе. Иногда Вера спрашивала, не обиделась ли я, и я отвечала, что все ок. А еще — хотя Вера об этом не знала — я не ходила курить одновременно с ней. Продолжала назло сидеть там, где сидела, и специально не двигалась. Сама тоже не предлагала. Я открыла чат. Впервые она отправила мне такое длинное, с абзацами, письмо.

дорогая Настя!

как ты, друг?

в последнюю неделю мы виделись только на факультете, и я начинаю подозревать, что между нами случился тектонический разлом, как будто по одну сторону осталось мое сердце, по другую — твое. я чувствую, как наши души разъединяются, я даже не ощущаю тебя больше во время наших перекуров. все это для меня — огромное, черное, необъятное горе.

я чувствую себя ужасно одиноко, как никогда. я не выбирала родителей, которые бросали меня из раза в раз, и со временем научилась носить броню. но я выбрала тебя, и теперь, когда я вижу, как ты отдаляешься, на месте моего сердца образовывается кровоточащая дыра. я стала в два раза больше курить, и, кажется, у меня появляется зависимость.

я брожу одна по пустой квартире, вспоминаю наши лучшие минуты вместе. теперь подоконник, пол у дивана, стулья и еще много мест, где мы сидели, говорили и обнимались, окрашены твоим цветом. «цвет Настя» — так я решила назвать свое стихотворение, когда его допишу. оно начинается такой строчкой: «невозможно смотреть на твое отсутствие».

подозреваю, что-то могло случиться на тех чтениях, ведь после них ты стала так холодна и печальна, как льдинка в стакане с виски, который я пила, когда ты вдруг исчезла (надеюсь, тебя повеселит эта метафора). пожалуйста, скажи мне, в чем дело? пожалуйста. я так тебя люблю!

я хочу исправиться. я знаю, что бываю плохой, эгоистичной и слишком зацикленной на себе. но меня не учили, как дружить, мне всю жизнь приходилось делать вид, что я лучшая и не буду удостаивать вниманием тех, кто надо мной издевается. может быть, ты научишь меня, как дружить?

Настя, друг, без тебя я никогда не научусь. а еще я хочу учиться только с тобой. пожалуйста, не бросай меня никогда. ты мне вместо всех на свете. люблю. только не молчи, иначе я умру.

Папа так и не приехал, мы с мамой ужинали вдвоем. Папа передает, что ему очень стыдно, сказала мама, но ничего не поделать. По ее словам, папа носил в кошельке мою фотографию, каждый вечер интересовался моими делами и заплакал, как только августовский поезд со мной и мамой потащился прочь от вокзала.

А не звонит он, потому что, ну, ты же знаешь папу, такой он человек, — сказала мама.

Мама выглядела как грустный мишка на открытке с надписью «я скучаю» или «думаю о тебе».