нашла медицинских оснований, чтобы не приводить в исполнение смертный приговор, и 9 марта 1950 г. в тюрьме Пентонвиль Тимоти Эванса казнили через повешение.

Это дело могло бы стать поводом для отмены смертной казни из-за явной психической неполноценности Эванса. Но оно оказалось печально знаменитым по гораздо более простой причине: Эванс был невиновен.

Ямайский джазовый музыкант Бересфорд Браун вместе со своими соотечественниками приехал в Лондон по приглашению британского правительства, которое пыталось восполнить острую нехватку рабочей силы после Второй мировой войны. В поисках дешевого жилья многие иммигранты устремились в Ноттинг-Хилл, и Браун поселился в доме, где тремя годами ранее была убита Берил Эванс. Через несколько дней после переезда Браун крепил кронштейн к стене кухни и вдруг, отодрав клочок обоев, обнаружил скрытую дверцу шкафа. Заглянув внутрь, он увидел обнаженную человеческую спину. Он немедленно вызвал полицию, которая извлекла мрачную находку – три женских тела. Дальнейший обыск дома выявил одно женское тело под половицами в другой комнате и останки еще двух женщин, закопанных в саду.

За четыре дня до того, как исчезнуть, в квартире, где были найдены тела, жил Джон Кристи – человек, указанный во втором заявлении Тимоти Эванса как его сосед. 31 марта 1953 г. потрепанного Джона Кристи задержали на набережной Темзы. В итоге он признался в убийстве всех женщин, тела которых были найдены в доме 10 на Риллингтон-плейс. Он также признал себя виновным в смерти Берил Эванс.

Министр внутренних дел Джеймс Чутер Эде, одобривший казнь Тимоти Эванса, пришел к убеждению, что его решение было ошибочным, и стал пылким сторонником отмены смертной казни. Хотя неоднократные попытки принять закон об отмене смертной казни в 1950-х гг. не увенчались успехом, в результате дебатов был достигнут компромисс – Закон об убийствах 1957 г. Английские законодатели обратились к шотландскому праву, в котором концепция ограниченной вменяемости появилась еще в 1830-х гг. После принятия Закона об убийствах 1957 г. обвиняемые Англии и Уэльса получили возможность защиты ограниченной вменяемостью. Успех защиты зависел от того, снизят ли ответственность обвиняемого из-за психических аномалий. Смертная казнь применялась до 1965 г., когда ее окончательно отменили даже в качестве наказания за убийство.

В момент подписания своего отчета я так хорошо знаком с историей жизни преступника, что возникает чувство, будто запомню ее на всю жизнь. Но чаще всего воспоминания быстро стираются, поскольку нет причин повторять детали. Обычно во время подготовки отчета я в последний раз связываю себя с этим человеком. Так что я не удивился, что фамилия Стивенс не вызвала воспоминаний о человеке или преступлении. Я пробежался по недавним экспертизам в делах об убийствах. Последний отчет об убийстве, который я вспомнил, касался случая с мужчиной: его зарезали неподалеку от ночного клуба. Для персонала этот человек был постоянным, хотя и незначительным, раздражающим элементом в течение большей части ночи. Многие из посетителей, на которых он натыкался, чувствовали, что шатается он скорее намеренно, чем случайно. Некоторые просили персонал разобраться, а другие сами вступали с ним в конфронтацию. Опьянение не приглушило его язвительного остроумия. Несколькими словами он сумел утихомирить противников, но большинству было ясно, что он не представляет реальной угрозы. Произнеся оскорбление, он отходил в сторону, опускал плечи и раскидывал руки, показывая свою беззащитность. Зачем тогда кто-то из посетителей клуба ушел раньше времени, сбегал домой за кухонным ножом и вернулся, чтобы ударить человека, которого описывали как пьяного, но безобидного дурачка?

Как только я начал мысленно восстанавливать картину преступления, то сразу пришел к выводу, что Алекс Стивенс и бузотер из ночного клуба – одно и то же лицо. Мои воспоминания об обвиняемых по уголовным делам, как правило, строятся вокруг преступления. Не получив никаких сообщений в течение трех месяцев после отправки своего отчета, я решил, что дело завершено. Я помнил, что у меня и другого психиатра были небольшие разногласия, но мы сошлись в главном: что не видим оснований для признания подсудимого ограниченно вменяемым. Мы согласились, что у подсудимого не наблюдалось никаких отклонений в психике. Без этого невозможно построить защиту ограниченной вменяемостью, и поэтому я предположил, что обвиняемый, скорее всего, признал себя виновным, тем самым устранив необходимость в судебном разбирательстве.

Я позвонил полицейскому, и тот сразу начал отчаянно упрашивать меня прийти в суд на этой неделе. Я хотел спросить, почему вдруг вызов поступил в последний момент, но по его настойчивому тону почувствовал, что не получится обсудить дело, пока я не решу, смогу ли прийти в суд. Он и так понимал, что это странная просьба в последнюю минуту: явка в суд обычно назначается заблаговременно. Я сказал, что приду в суд утром, если меня быстро вызовут для дачи показаний. Он явно испытал облегчение.

Я попросил подробнее рассказать о деле. Он что-то немного объяснил, но по ходу разговора стало ясно, что он мало участвовал в обсуждениях команды обвинения. Лишь уловил, что новый адвокат собирается менять тактику. Но, как и я, полицейский был в неведении относительно самого главного: какой будет эта новая тактика. Я задался вопросом, собираются ли адвокаты прибегнуть к защите ограниченной вменяемостью. Прокурор, описавший вопросы, на которые я должен был ответить в своем экспертном заключении, мимоходом упомянул, что, помимо ограниченной вменяемости, им также нужно будет подготовиться к защите с упором на потерю контроля.

Потеря контроля в качестве метода защиты подсудимого – относительно недавнее дополнение к английскому законодательству. Хотя ее впервые применили в 2009 г., она представляет собой переработанную версию предыдущей «защиты от провокации», которая была введена вместе с ограниченной вменяемостью в Законе об убийствах 1957 г. Успех защиты с упором на потерю контроля зависит от того, удастся ли убедить присяжных в том, что подсудимый не контролировал свои действия из-за страха перед жестоким нападением. Так же как и ограниченная вменяемость, потеря контроля считается частичной защитой, поскольку не ведет к оправданию.

Прибыв в пятницу в суд и чувствуя себя неподготовленным, я прошел проверку службы безопасности, и меня отвели на встречу с мистером Роупером и мисс Рикетт, младшим барристером. Я узнал мистера Роупера, но не припомнил, чтобы мы когда-либо работали по одному делу. Мистер Роупер сказал, что прочитал многие мои экспертные оценки, и ввел в курс нового судебного процесса над Алексом. Речь все-таки шла о его признании ограниченно вменяемым. По словам мистера Роупера, хотя шансы на успех невелики, новый адвокат пришел к выводу, что стоит хотя бы попытаться представить эту версию на рассмотрение присяжных.

Прежде чем приступить к работе в суде, мистеру Роуперу нужно было убедиться, что он верно понимает мои показания. Он вкратце пересказал мой отчет, и я вежливо поправил его по некоторым незначительным моментам. Затем он вместе с мисс Рикетт направился в зал судебного заседания, а я остался один. Через двадцать минут появился секретарь суда и провел меня в зал.

Оказавшись в огромном зале и мысленно повторяя предстоящее выступление, я внезапно ощутил направленные на меня взгляды, полные напряженного ожидания. Мне пришлось быстро сориентироваться. Двенадцать присяжных сидели в два яруса в отгороженной зоне у противоположной стены. Судья находился на приподнятой площадке слева от меня и боком к присяжным. Перед ним за первым из трех длинных столов, протянувшихся через весь зал суда, сидели барристеры. Я посмотрел на место, откуда давались свидетельские показания, – прямо напротив присяжных.

Взойдя на свидетельскую трибуну, я заметил, что бумаги с моим отчетом лежат слишком далеко от меня, а сиденье установлено слишком высоко: мои ноги не помещались под столом. Пока я нащупывал рычаг, чтобы опустить сиденье, судья обратился к мистеру Роуперу, чтобы тот начал допрос. Как обычно, мистер Роупер попросил меня сообщить свое полное имя и профессию. Я опустил сиденье до упора. Представился и перечислил свои должности и звания в Национальной службе здравоохранения и академических кругах. Мои колени по-прежнему не протискивались под стол. Затем мистер Роупер перешел к вступительным вопросам, на которые предлагалось давать лишь краткие ответы.

– Сколько времени вы беседовали со Стивенсом?

– Около четырех часов на протяжении двух встреч, – ответил я.

– Вы изучили показания свидетелей?

– Да.

– Вы читали запись звонка в скорую?

– Да.

– Вы изучили историю правонарушений подсудимого?

– Да.

– Вы не читали историю болезни подсудимого?

– Не читал.

– Но видели ее краткий обзор в отчете доктора Лоутона?

– Да, верно.

Такое рутинное начало гарантирует присяжным, что мое мнение основано не только на рассказе подсудимого. Ожидая, что следующая фаза допроса потребует от меня крайней сосредоточенности, я бросил попытки отрегулировать сиденье. Я притянул к себе