Благородные наблюдатели были убеждены, что городской ландшафт губит не только физическое здоровье, но и души обитателей. Как их спасти? Может, покинуть город или убить монстра и заменить его новым, потрясающим урбанистическим видением? Предложений было множество, но две идеологии тех несчастных лет определили облик городов в ХХ в., и с тех пор ими руководствовались архитекторы, реформаторы и политики. Они проникли в культуру общества, и это придало им силу.

Первую можно назвать школой сепарации. Она основана на убеждении, что добиться высокого качества жизни можно только путем четкого разграничения функций города, чтобы люди могли избежать наиболее вредных его проявлений.

Вторую философскую мысль можно назвать школой скорости. Она переводит идею свободы в категорию скорости. Суть проста: чем быстрее вы сможете уехать из города, тем свободнее вы станете.

Как я уже говорил в главе 2, города всегда формируются под влиянием серьезных убеждений о том, что такое счастье. Но никакие другие философские течения не оказали такого влияния на развитие городов и всего мира, как эти две.

Для начала рассмотрим, как развивалась идея сепарации, ставшая естественной реакцией на неприятные последствия промышленной революции. В переполненных городах, задыхающихся от копоти и отходов, желание удалиться — или хотя бы отгородиться — от негативных проявлений было вполне ожидаемо. Оно вдохновило Эбенизера Говарда на утопическую идею о «городах-садах», обещавшую свежий воздух и приятную жизнь лондонцам, которые могли позволить себе удалиться от суеты.

Фрэнк Ллойд Райт с планом «Города широких горизонтов» обещал не меньше, чем духовное перерождение жителям многоквартирных домов, которые увезут свои семьи из готичного вертикального Манхэттена. В Европе реакция модернистов тоже была вызвана ужасами города, но казалась более оптимистичной. Вдохновленные почти сверхъестественным развитием технологий и массового производства, которые применяли такие пионеры, как Генри Форд, они воображали, что города легко исправить, перестроив их как эффективные конвейеры. «Во имя парового двигателя, аэроплана и автомобиля мы требуем своего права на здоровье, логику, устремления, гармонию и совершенство, — писал Ле Корбюзье[121]. — Мы не должны сделать ни одной уступки неразберихе, в которой сейчас оказались… так мы не найдем решения[122]». Ранее я упоминал, что для Ле Корбюзье путь к счастью лежал через геометрию и эффективность. Но в его взглядах было не меньше сепарации, чем у его американских коллег: по его убеждению, большинство проблем можно решить путем разделения города на функциональные части в соответствии с простыми, рациональными диаграммами главного плана. План «Лучезарного города» Ле Корбюзье отражает эту философию во всей ее гениальной простоте: вот жилая зона, вот промышленная, вот район с магазинами, объекты расположены аккуратно и системно, как товары на складе IKEA.

Сегодня подобные схемы на основе геометрического деления почти никак не связаны с аспектом здоровья. Благодаря системам контроля загрязнения атмосферы газообразными выбросами и системам отвода стоков центры городов в большинстве развитых стран уже не отравляют, по крайней мере физически. Но идея сепарации не исчезла. По иронии судьбы, ярче всего она проявляется в «свободно мыслящей» Америке. Одного взгляда на план застройки современного пригорода, включая те, которыми руководствовались при создании территории «РЕПО-тура», достаточно, чтобы увидеть деление на земельные участки по назначению: они пронумерованы, обозначены разными цветами, вся территория напоминает раскраску по номерам, которая лучше всего воспринимается с расстояния 9 км.

Стандартный план агломерации поначалу кажется гибридом утопического «города-сада» и идеального плана сегрегации, созданного модернистами. Но как такие жесткие схемы на основе центрального планирования оказались возможными в свободолюбивой Америке? Конечно, путь от утопий позапрошлого века к современным пригородам не был прямым: он извивался между прагматизмом, жадностью, расизмом и страхом.

Американцам не нравится думать, что кто-то извне может навязывать им грандиозные планы. Но они точно так же, как канадцы, британцы и европейцы, охотно поддерживают правила, ограничивающие права собственности. В 1880-х годах в калифорнийском Модесто городские власти приняли закон, запрещающий прачечным (которыми, по стечению обстоятельств, владели китайцы) располагаться в центре города. Позже в Манхэттене владельцы магазинов потребовали провести зонирование, чтобы промышленные предприятия не мешали их торговым интересам на Пятой авеню. Их желание было удовлетворено в 1916 г. Примеру последовали сотни муниципалитетов. Зонирование проводилось с целью[123] уменьшить скопление людей, улучшить здоровье и повысить эффективность бизнеса. Но главное, эта мера защитила цены на недвижимость. Возможно, поэтому она была так хорошо воспринята.

Конечно, не всё шло гладко. В 1926 г. местный застройщик подал в суд на муниципальные власти небольшого города Юклид в штате Огайо, чтобы прекратить применение там зонирования территории для ограничения промышленного развития. Дело дошло до Верховного суда. Город выиграл, и вскоре федеральное правительство дало такое право всем муниципалитетам. С этого момента в большинстве американских регионов законодательно запрещено отклоняться от узкого набора правил, определяющих, как строить или изменять города. В законах о функциональном зонировании и правилах землепользования и застройки четко прописано, что можно строить на конкретном участке и как его использовать. Они определяют размеры участков, зданий и расстояние между ними задолго до того, как люди получают возможность переехать в новый район. Важно то, что они четко разграничивают места для проживания, работы, совершения покупок и отдыха. В основе практически каждого нового пригорода, построенного после Второй мировой войны, лежит принцип функционального зонирования.

Проект реализовывался быстро, поскольку его стимулировала необходимость использовать пригороды как двигатели экономического роста, а также еще один скрытый фактор — страх других людей. На первый взгляд, федеральные программы ипотечного страхования казались простыми: они поддерживали переселение в новые дома в пригородах, а не ремонт старого жилья или строительство. Невозможно было получить ипотечный кредит на «старый» дом в черте города, даже если вам хотелось там жить. Единственный вариант — покупка нового в пригороде. При этом развитие пригородов в США шло рука об руку с расовой и классовой дискриминацией. Расовая сегрегация долго оставалась основным принципом федеральной политики. Федеральное управление жилищного строительства США, оценивавшая территории пригородов, регулярно исключала целые «черные» сообщества[124] из программ по ипотечному страхованию вплоть до волны борьбы за гражданские права в 1960-х. Она «вычищала» города, подстегивая такое социальное явление, как «бегство белых»: белое обеспеченное население слой за слоем формировало новые пригороды.