школьные ведомства. И чем больше неудачных экспериментов, тем старательнее здесь прибегают к прежним методам и прежним принципам обучения. Вот почему нельзя дать окончательную оценку. Все результаты предварительны.

Предварительны, к счастью, и отрицательные результаты: как например, упомянутые выше результаты психотехнических исследований в Ленинграде. Впрочем, такими ошеломляющими они выглядят лишь на первый взгляд. Ведь они служат доказательством не безнадежной глупости кандидатов на поступление в вузы, а только их ограниченности. Молодой человек, который не смог составить простое предложение, возможно, сможет вести собрание, сделать кассовый отчет, пересказать или даже написать одну из обычных для сегодняшнего дня газетных статей – ведь все составные части газетной статьи, речи, доклада уже имеются, отточенные и выверенные: фразы, мировоззрение, аргументы лежат, как в консервных банках, не нужно ничего ни готовить, ни подготавливать. Молодой человек, конечно же, знает, кто такой эксплуататор и кто такой эксплуатируемый, что такое обобществление и политическая реакция, «буржуазная идеология» и забастовка шахтеров в Англии. Вот только не может составить предложение, потому что в нем не развивали умение комбинировать. Его основательно отучили от естественной склонности человеческого разума соединять связанные друг с другом вещи и исключать чуждое. Его кормили устойчивыми, выкованными на века мысленными и словесными комплексами и избавляли от плодотворных усилий по самостоятельному синтезу и анализу. Далее, из страха перед «филологией», которая в России подозревается в буржуазности, его увели от языка, от слова, от логики грамматики к более простой логике «дел» и машин, к более жесткой структуре механизмов и форм человеческого общества. Мстит не филологическое невежество, а искусственное, хотя и не намеренное отчуждение от языка, в законах которого заключена первичная, основополагающая, фундаментальная логика человеческого разума. Из-за страха перед «гуманизмом» ученик лишен всякой «гуманности» в умственном (не этическом) смысле, лишен естественных гуманитарных дарований. Его воспитали как «члена общества» и «специалиста», как верующего оптимиста и фанатика «действительности» и способа ее выражения – статистики. Невероятно, но когда слушатель университета говорит мне о «коммуникации», он вдруг останавливается, сомневается, раздумывает и внезапно спрашивает с решимостью: «Вы знаете, что это такое – „коммуникация“»? – он, бедняга, думает, что «коммуникация» – одно из многочисленных новых русских слов.

Не хочется переоценивать значение случайно подслушанных признаний. И я вовсе не считаю результаты ленинградских психотехнических исследований типичными. Они лишь разъясняют существующее в данный момент положение вещей. Они лишь объясняют, почему пока что новые методы в Советской России не оправдывают надежд. Состояние не хроническое, но требующее безотлагательных решений. Теоретически возможно, что и в России системы обучения добьются лучших успехов и обеспечат более совершенное образование.

Финал

(Перевод Ирины Алексеевой)

Frankfurter Zeitung, 19.1.1927

Молодой русский – это «комсомолец»: ему приходится не только маршировать, барабанить, организовывать, возглавлять – он должен наполнять себя «идеологией», быть «гражданином», заседать в «комиссиях» и решать, что делать на следующей неделе, созывать собрания, где «утверждаются резолюции» – «против» или «за» какого-то учителя, книгу, театральную постановку, он должен написать «заметку» в газету, «взять шефство» над деревней, фабрикой, бездомными детьми. Никто и не подозревает, как сложно быть гражданином. Надо идти на фабрики, чтобы изучать там «жизнь», ведь жизнь – это «вечное движение», а интенсивность жизни измеряется количеством «дымящих труб».

Что касается «классных и домашних заданий», то никто не пишет пересказ пошлого отрывка из хрестоматии, как это делали мы, а излагают содержание чудовищно слабого фельетона о тракторах из «Известий», причем польза от новых знаний о тракторе нивелируется вредом, который приносит пустопорожняя, напыщенная, несамостоятельная статья из десятых рук. Никто не заучивает больше годы жизни королей и даты сражений, зато зубрят статистические данные по сельскому хозяйству, торговле, промышленности европейских стран и Америки, рисуют зеленой, синей и красной тушью высокие, средние и короткие столбики – в каждом столбике черной тушью выводят число, и после этого знают, какой урожай в Германии, Англии, Франции. Но совершенно точные исторические даты, которые мы заучивали, не были таким мертвым материалом, как эти лишь относительно верные статистические данные, которые в России остаются столь же мертвыми, как наши короли. Мертвее любой замшелой хрестоматии плохая газета, и ее «актуальность» зависит не от столетия, в котором всё происходит, а от значимости того или иного события для современности. Фальшиво и глупо объяснять крестовые походы экспансионистскими устремлениями средневековых итальянских купцов, то есть «буржуазии» того времени, вызывая в ученике представление о том, что крестоносцы были чем-то вроде современного армейского командования и проливали кровь за «новые рынки сбыта». Да и фараоны не были «работодателями», а угнетенные дети Израиля – «угнетенным пролетариатом». Не дело произвольно конструировать исторические «параллели». Не дело прививать банальный оптимизм, пусть и пролетарски окрашенный, но по сути тот же, что расцветает в Америке, порождая протестантскую философию «безобразия смерти»[34]. Недооценивать чувственные ценности – буржуазно, а не революционно, и не менее буржуазно – их переоценивать. Страх перед «сентиментальностью» столь же реакционен, как сама сентиментальность. Свободу прививают через труд и знание, а не через превращение бойскаутской идеи в идею красных пионеров, и уж точно не через вечное вколачивание в мозги мертвых идеологических формул и песнопений на собраниях. Ведь главное – не воспитать верующих в идею граждан, старательных специалистов и здоровых пролетариев, а вырастить людей с гармонично развитыми чувствами и способностями. Русская школа в существующем виде дает одностороннее – и что еще хуже – половинчатое образование.

Еще недавно каждый окончивший трехлетний рабочий факультет мог попасть в университет. Теперь ввели экзамены. Недавно рабочих направляли в «komandirowk’у» в университет – их командировали получать высшее образование. Теперь, когда появились экзамены, быстро стало ясно, что для учебы в вузе нужны совершенно иные предпосылки, чем правильный настрой и определенная степень интеллигентности. Множество кандидатов проваливаются. Университеты постепенно вновь наполняются сыновьями буржуазии, крупной, мелкой, старой, новой. В статистических данных они, правда, фигурируют как сыновья «slushastshi’х». Но надо знать Россию, чтобы заметить, что восемьдесят процентов этих «служащих» до революции были купцами, помещиками, чиновниками, офицерами, банкирами, директорами больших предприятий и представителями свободных профессий.

Еще недавно молодой отпрыск буржуазии, не имевший в кармане комсомольского билета, мог проявить сноровку, быстро пройти обучение у кузнеца или портного, чтобы такими вот окольными путями, выдав себя за «подмастерье» или «рабочего», поступить в университет. Что в результате? Двойное превосходство одаренного буржуа, который еще и работать научился. «Психологию рабочего» такой сынок купца или профессора не обрел. Еще меньше дети буржуа приобщаются к «рабочей психологии» в пионерских и комсомольских организациях. Они знают, что значит быть комсомольцем и что в России для карьеры полезно бодро