объектом особого внимания русской прессы. Приходит интервьюер. Важное событие! Иностранец! Можно представить себя в Америке. Большинство иностранцев чувствуют себя польщенными. Простой заместитель директора какой-нибудь западноевропейской сберкассы, который дома известен лишь как честный карточный игрок в кругу завсегдатаев, в стране великой революции видит свое имя, набранное жирным шрифтом. Он прибыл. Он получает приглашение читать лекции о сберегательных книжках. На следующий день об этом будет написано в газетах. Он получает специальный билет для осмотра Кремля. На следующий день можно прочитать, что он был в Кремле. В честь одного из лидеров Немецкой национальной партии (у нас он не более чем уважаемый член парламента и добропорядочный профессор) в России дают особый вечер с пивом, что, возможно, служит символическим указанием на почтение к немецкой национальной идее. Да, и ко мне, который и сам некоторым образом «брал интервью», добрались интервьюеры и повергли Россию в изумление вестью о том, что приехал некий господин Йозеф Рот… хотя он ясно сказал, что он не консерватор и не имеет никакого отношения к Немецкой национальной партии!..

Вот чего не хватает советской прессе: независимости от правительства, зависимости от читателя и знаний о мире. Внимательное отношение к читателю делает журналистику плодотворной. Внимательное отношение к цензуре делает прессу стерильной. Непредвзятое, отнюдь не беспринципное наблюдение за миром делает статью живой и образной. Идеологически скованное наблюдение за миром становится причиной появления провинциальных, мелочных и, более того, ложных сообщений. «Провинциальный» – понятие не столько географическое, сколько интеллектуальное. Неважно, путы близких отношений или жестких принципов ограничивают кругозор. С позиции советской прессы более практично знать буржуазный мир, против которого ведешь борьбу, а не впадать в состояние восторга, когда однажды некий господин из иного мира прибывает в Москву. И мир познаешь не тогда, когда, взобравшись на гору, рассматриваешь его с одной точки, а в движении, когда странствуешь по нему. Однако в Советской России на мир смотрят с башни, образованной собранными и сложенными в стопку сочинениями Маркса, Ленина, Бухарина…

XVII

Школа и молодежь

(Перевод Ирины Бурак)

Frankfurter Zeitung, 18.1.1927

В стране, где недостоверная и скорее недооценивающая, чем преувеличивающая статистика выявила 75 процентов безграмотных, необходимо было научить массы читать и писать. Перед этой задачей, труднопреодолимой в материальном отношении, количественно, сначала отошла на задний план обязанность революционного ведомства по делам школ – опробовать и применить революционные методы воспитания. И сегодня, после семи лет бесчисленных экспериментов, удачных или неудачных; после того как были внедрены и снова отменены сотни новых методик и тысячи новых типов школ, русские школьные ведомства всё еще борются с безграмотностью. Об этом забывают иностранцы, которые приезжают в Россию, и местные жители, которые призваны показывать иностранцам новые школы и новые достижения. Пока что вопрос всё еще стоит не о том, каковы успехи нового метода воспитания в Советской России… Он всё еще стоит так: сколько безграмотных в Советской России?

Ответа на этот вопрос ожидают от статистики. К сожалению, в новой России статистика не только, в общем, недостоверна. Она, в частности, еще и оптимистична. Она склоняет воображение, для которого цифры звучат убедительнее, чем произведения искусства, делать ошибки в сложении, особенно в стране, где статистика не имеет никаких реальных предпосылок. Кстати, упомяну о том, что до сих пор в России и в Европе упускалось из виду, – с 1910 года в России не проводилось ни одной переписи населения. Да и перепись 1910 года была крайне недостоверной. Лишь недавно (т. е. в 1926 году) в России начали считать людей. И справятся ли с этим, не знает даже Коммунистическая партия. Перепись населения, начатая в 1922 году, не дала результатов. (В одной отдаленной губернии двадцать крестьян попросили похоронить их живьем, только бы их не посчитали. Когда день, в который приходил переписчик, минул, крестьян снова откопали. Пятеро умерли от удушья.). Сегодня в России еще нельзя, как, например, у нас, вручить каждой семье опросник. Надо отправлять чиновников по домам и в самом что ни на есть буквальном смысле считать людей. И где тут достоверность всех полученных до сих пор статистических данных? Откуда можно узнать, на сколько процентов меньше стало неграмотных, если вообще неизвестно число жителей страны?

Согласно поверхностным оценкам, теперь в России около десяти процентов неграмотных. Так что становится понятной сравнительно малая роль школьных реформ. И становятся понятными огромные трудности: во-первых, агитационный престиж велит опередить все буржуазные европейские страны в области школьного образования; во-вторых, нужно хотя бы догнать Европу, от которой страна отстала на сотню лет. Примерно на двадцати процентах населения можно проводить самые что ни на есть новейшие воспитательные эксперименты. В случае еще тридцати процентов темп экспериментов следует замедлить. Всем остальным сначала придется закончить утомительное знакомство с алфавитом.

Итак, в России прежде всего можно увидеть не одни только поражающие воображение новые школы (при условии, что тебя не водят по ним в целях инспектирования), но и курсы по ликвидации безграмотности. (Это не упрек, а похвала.) Они организованы повсюду: на заводах и фабриках, в рабочих общежитиях, в санаториях, в реабилитационных центрах, тюрьмах, казармах, в сельских и городских клубах. Всеобщее обязательное школьное образование в западноевропейском смысле еще не введено. В деревнях лишь пятьдесят процентов детей школьного возраста ходят в школу. Но важнее, чем введение жесткого всеобуча, повсеместно пробудившееся, очень живое стремление подростков и взрослых научиться читать и писать. Азбуку, печать, газеты и книги больше не считают внушающим опасение или страх «делом дьявола», как это было в царской России. Отношения между людьми усложняются, и даже внутри тесного сообщества одной деревни уже недостаточно устного слова как средства общения. Бо́льшая часть бюджета, выделенного на воспитание и обучение, расходуется на борьбу с неграмотностью.

Затем, но лишь на втором месте, – новые учебно-воспитательные заведения, новые методы обучения, новые (удачные или неудавшиеся) эксперименты. Они преследуют три основных цели: во-первых, привить молодежи так называемое коллективистское сознание; во-вторых, подготовить ее к практической деятельности в обществе, шагающем навстречу социализму; в-третьих, воспитать молодых людей в духе, если не антирелигиозности, то хотя бы нерелигиозности.

Как видим, цели реформ в сфере образования намного понятнее, чем возможное сегодня видение исторического развития русской революции, а также этой страны. Однако за истекшие несколько лет выяснилось, что развитие протекает не так ровно, как четко намеченный план обучения; что напряжение, уже с самого начала существующее между разными измерениями жизни и теориями, якобы им соответствующими, по мере уменьшения неизбежного разрыва между представлениями и реальностью