Казахстан, Киргизия, Таджикистан, Афганистан

1991‒2009 годы

Деда звали Акимом. Его старый деревянный дом за почерневшим забором размещался на первой улочке от леса. Рядом с ним на вытянутом участке стояли баня да сарай с навесом для дров.

Дед осторожно провел хромавшего Эмина и его сослуживца Мусу по краю улицы, впустил в дом, запер дверь и включил лампочку.

Рахимов разулся, упал на табуретку, кивнул на окна и спросил:

– Может, занавесками закрыть?

– Зачем? – Дед Аким пожал плечами. – Нас на улице всего трое осталось. Я, старуха Мария да пьяница Сашка. Раньше тут пятнадцать семей жили, весело было, людно. Сейчас только мы. Остальные померли или в город махнули. Так что сидите спокойно. Никто ко мне не заглянет. Но автомат лучше под кровать заныкайте, а рюкзак – за печь, чтоб у фельдшера вопросов не было.

Рассказывая о нелегкой жизни, дед собрал на стол нехитрый ужин, присовокупил к нему бутылку самогона. Кавказец с таджиком выпили, закусили, наконец-то отогрелись и разомлели.

Вскоре в дверь кто-то постучал.

– А вот и фельдшер, – сказал Аким и пошел открывать.

За полчаса до этого Рахимов поинтересовался, не насторожит ли фельдшера их появление в деревне, не сболтнет ли он лишнего кому-нибудь из местных?

– Не робей, – отмахнулся тогда дед. – Он завтра рано поутру к сыну в Краснокамск уезжает. На всю зиму. Да и не болтливый человек. Из него слова не вытянешь.

В черневший дверной проем вошел сгорбленный мужичок неопределенного возраста с папиросой, торчавшей во рту.

Дед поздоровался с ним, пригласил пройти.

Тот снял черную железнодорожную фуражку и серую телогрейку, зыркнул на притихших парней и заявил:

– У кого нога? Показывай!

Рахимов задрал штанину.

– Вот…

Встали они рано утром, еще затемно. Муса собирался молча и сосредоточенно, старался ничего не забыть.

Он застегнул рюкзак, плотно набитый продуктами, замер, поглядел на Эмина и проговорил:

– Может, ты все-таки передумаешь? У нас на Кавказе хорошо, тепло. И люди гостеприимные. Доберемся как-нибудь. Жратвы мы припасли много. Ее надолго хватит.

– Нет, Муса, здесь отлежусь. Куда я с переломанной ногой? Сам же понимаешь, что только обузой тебе стану.

Во время вчерашнего визита фельдшер поставил неутешительный диагноз: перелом малоберцовой кости и разрыв короткой одноименной мышцы. По его словам, при правильном лечении и отсутствии нагрузок полное выздоровление наступит лишь через три-четыре месяца. Гипса в радиусе двадцати километров не было, поэтому при помощи Акима фельдшер соорудил из деревяшек две лангетки, показал, как правильно фиксировать ими стопу, попрощался и исчез в темноте двора.

Тем же вечером за столом Аким и два дезертира долго решали, что делать дальше. Дед предлагал парням задержаться обоим. Эмин не возражал, ибо намучился с ногой за прошедшие сутки и прекрасно понимал, что далеко ему не уйти. Муса же стоял на своем, намеревался как можно быстрее отправиться в путешествие, добраться до солнечного Кавказа.

Спать они улеглись около полуночи, а наутро проснулись с готовым решением. Эмин, безусловно, остается у Акима, а Муса собирается в путь.

Дед проводил Мамедова в шесть тридцать утра. Он осторожно провел его по пустынной улочке, пересек с ним короткое заброшенное поле, вошел в лес, там повернул на юг и протопал с кавказцем еще добрых три версты. Когда село осталось далеко позади, Аким остановился, пособил Мусе расправить лямки рюкзака, закинутого на спину, указал, как обойти ближайшие населенные пункты, и пожелал доброго пути.

Рахимов отдал сослуживцу автомат, подсумок с четырьмя запасными магазинами, рюкзак с провизией, фляжку, компас, карту. Таджик понимал, что у деда в Куликах ему придется задержаться как минимум до весны. Зачем здесь все это?

А старик Аким был рад живой душе в доме.

– Вот потеплеет после зимы, ты встанешь на ноги, и мы с тобой баню поправим. Уж больно она скособочилась. Каждый раз Богу молюсь перед помывкой, – однажды проговорил он.

В общем, началась у Эмина в глухой пермской деревне новая жизнь затворника, ограниченного в движении.

Долго привыкать к этому ему не пришлось. Ведь до того как поселиться в небольшом деревянном домишке, стоявшем на окраине села Кулики, Рахимов более месяца обитал в еще меньшем пространстве железнодорожной теплушки. У деда Акима, по крайней мере, не трясло, не грохотали колеса на рельсовых стыках и не сифонил в щели холодный сквозняк.

Житье в Куликах оказалось на удивление спокойным. До начала зимы к Акиму лишь дважды заглядывал заезжий почтальон, приносил пенсию. Рахимов успевал доковылять из горницы в спальню, где прятался за ситцевой занавеской. Впрочем, почтальону было не до странных постояльцев. Он каждый раз торопливо отсчитывал деньги, получал дедову подпись и убегал по другим адресам. Аким всю сознательную жизнь проработал на железной дороге, пенсию по здешним меркам получал неплохую, имел небольшие накопления. К тому же за лето дед успевал вырастить на огороде картошку. В общем, на прокорм двоим вполне хватало.

Ногу Рахимов берег, не нагружал, как советовал фельдшер, уехавший к сыну. Раз в неделю он топал на костылях в баню, истопленную дедом, осторожно разматывал бинты, снимал две самодельные лангетки, мылся, затем надевал чистое бельишко и снова фиксировал стопу.

Боль ушла, перелом понемногу срастался, порванные связки восстанавливались. К концу ноября Эмин сменил пару длинных кривых палок, служивших костылями, на одну ровную, ставшую тростью. Каждый день он в течение часа ходил из угла в угол, легонько опираясь на искалеченную стопу, разрабатывал связки. Примерно за месяц парень поправился настолько, что начал помогать деду Акиму по хозяйству, мог сходить за дровишками во двор, растопить печь или подмести пол.

К весне нога практически перестала его беспокоить. Рахимову осточертело сидеть в горнице у окошка, и он сам завел разговор о ремонте бани. Старик в последнее время прибаливал, поэтому рассказал, что и как нужно отремонтировать, покопался в кармане и дал парню ключи от сарая, где хранился инструмент.

Эмин вошел в сарай и обнаружил там старый мотоцикл с коляской «Иж Планета», накрытый куском брезента. Он с интересом осмотрел это чудо советской техники и понял, что оно вполне исправно.

Дед Аким болел все сильнее и к марту месяцу поднимался с кровати лишь пару раз в день. Таджик за полгода привязался к нему и искренне желал выздоровления. Он даже готов был добежать до любого соседа, который соображал бы в недугах и сумел бы помочь.

Но, во‐первых, таких в селе не было. Во-вторых, старый железнодорожник настрого запретил кого-либо звать. «Время мое, видать, пришло», – приговаривал он каждый раз, когда Эмин присаживался рядом, чтобы покормить его или напоить чаем.

В середине апреля ремонт бани был закончен, однако особой радости от этого не случилось. Дед окончательно слег и даже не мог полюбоваться результатом работы постояльца. В начале мая, когда снег остался лежать только по оврагам да в тени сосновых боров, старик Аким тихо скончался.

Рахимов скорбно постоял у изголовья кровати и начал спешно собираться в путь. Далее оставаться в этом доме не имело смысла. Первым делом он выгреб из буфета почти все дедовские сбережения, оставил для виду незначительную сумму. Потом погрузил в мотоциклетную коляску канистру с бензином, старенькую двустволку с десятком патронов, объемную сумку с продуктами и папиросами, лопатку и все то, что могло пригодиться ему в дальней дороге.

Поздней ночью Эмин выкатил мотоцикл со