— Нет. Пусть уезжает. А вот в Киев надо бы мужиков послать. Поживут, посмотрят да тебя, князь, известят. Так-то оно спокойнее будет.

Великий князь Всеволод Большое Гнездо умирал. Умирал он медленно, день за днем, час за часом. Тело, столь могучее и жизнедеятельное ранее, иссохло, силы таяли, жизнь угасала. В доме князя стало тихо, тягостно. Тенью скользила по палатам великая княгиня. Любаша подурнела, осунулась. Жаль ей было и великого князя, и себя. Оживление наступало лишь в короткие приезды Юрия и Ярослава. Тогда опять княжеский терем наполнялся суетой, смехом, а великий князь, взбодрившись настоями из трав и корешков, приготовленных дедом Пантелеем, вставал с постели и выходил к сыновьям и снохе, чтобы обнять их.

— Батюшка! — всплескивала всякий раз руками Агафья, глядя на все хиреющего Всеволода Юрьевича. — Так почто ты не призовешь к себе преподобного Никиту из Переяславля Залесского? Чудотворец жезлом своим исцелил моего брата Михаила.

— Знаю, знаю, Агафья Всеволодовна, ты мне уже говорила об этом. И что брат твой в благодарность за исцеление воздвиг крест каменный.

— Так почто тогда медлишь, великий князь? Скажи Ярославу, и он мигом Никиту привезет.

— Благодарю, невестушка, за заботу, но мне уже никто не поможет. Приезжайте почаще, в этом мое исцеление. Только и радуюсь, что глядя на вас.

Всякий приезд Всеволод Юрьевич готовил подарок для Агафьи. Получая его, она краснела и опускала в смущении глаза.

— Почто мне честь такая? — говорила она скороговоркой и кланялась поясно.

Великому князю было приятно видеть радость в глазах невестки, ее смущение, он и сам от этого светлел.

Но ближе к зиме Всеволод Юрьевич ослаб совсем. Он уже не вставал с постели, днями лежал в полусне-забытьи и все меньше интересовался делами мирскими. Наконец он решился. Призвав как-то боярина Жирослава Михайловича, приказал ему:

— Тяжело бремя власти, силы не те, хизну я. Потому хочу передать великий стол старшему сыну своему — Константину. Отправь гонца в Ростов с моим письмом и моей волей: пусть поспешает!

Потянулись дни. Приехали Юрий, Ярослав, из Юрьева прискакал Владимир, только Константин не торопился исполнить повеление отца. Наконец, прибыл гонец из Ростова с письмом.

Константин писал, что приехать в стольный город не может. Виной тому множество дел, возникших из-за пожара, а также слабое здоровье его не позволяет ему отправиться в путь. Но великое княжение он примет, править же будет землей владимирской из Ростова. Ибо Ростов старше Владимира, и негоже молодшему стоять над старшим.

Взор Всеволода затуманился, волна гнева накатилась, сковав все члены его, слезы бессилия покатились из глаз. Впервые воле великокняжеской воспротивились, и кто? Родной сын, надежда и опора, преемник дел и дум его.

— Гордец! — прохрипел великий князь. — Не ведает того, что творит. Кузьма, — позвал он воеводу, — поезжай ты с письмом в Ростов да на словах передай Константину, что жду его, пусть не гневит.

Кузьма Ратьшич в тот же день уехал.

Прошла неделя, за ней другая, а Константин не приезжал. Всеволод Большое Гнездо не находил себе места: дело всей его жизни рушилось. Заволновались и бояре, прознав об ответе Константина.

В конце третьей недели объявился Кузьма Ратьшич. Был он сердит, угрюм и потому, не говоря ни с кем, тут же прошел в ложницу великого князя. О чем говорили они, никому не ведомо, но, выйдя из спальни, воевода именем князя отправил гонцов во все города земли владимирской к князьям и боярам, к наместникам и священнослужителям. Великий князь всех созывал для совета и для объявления последней воли.

Посольская палата с трудом вместила всех прибывших. Здесь были из Москвы и Волока Ламского, из Суздаля и Устюга, из Ярославля и Юрьева, из Городца и Петрова. Даже из Ростова приехало несколько бояр. Стояли молча, держались особняком.

Всеволод Юрьевич, поддерживаемый боярами, вошел в Посольскую палату в полдень. Те, кто давно не видел великого князя, ужаснулись виду его. Настолько изменила болезнь человека, перед которым преклонялась вся Русь, имя которого знала и боялась Степь, к мнению которого прислушивалась просвещенная Византия и опасалась воинствующая Европа. Усевшись в кресло, Всеволод обвел взглядом собравшихся.

«Вот она — земля володимирская! Как примет она волю мою?»

Великий князь поднял руку, призывая ко вниманию.

— Отрешимся от мирских помыслов, помолимся! — И, кивнув стоявшему слева от него епископу Владимирскому, Суздальскому и Ростовскому Иоанну, приказал: — Приступай!

Тот, в праздничные ризы одетый, осенив животворящим крестом собравшихся, прогудел:

— Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа! Аминь!

Молились истово, понимая важность свершаемого.

Всеволод перевел взгляд на сыновей. Стояли они у окна тесно, плечом к плечу, в молитве склонив головы.

«Так ли они едины будут и впредь? Не введет ли моя воля сыновей в раздор? Сейчас они под моей дланью, а как меня не станет, что тогда? Не пойдет ли брат на брата, добиваясь лучшего удела, большей власти?»

И хотя решение было принято, Всеволод Большое Гнездо терзался мыслями.

После молитвы, когда все расселись по лавкам согласно родству и чину, великий князь, собрав силы, без сторонней помощи встал. Подергивая от немощи головой, он зычно, как в былые времена, произнес:

— Слушай, земля володимирская, волю мою! Стар я стал, немощен, точит мои силы болезнь, и потому решил я великое княжение передать своему старшему сыну Константину. Но князь Константин ослушался, воле моей воспротивился, возгордился, и потому на великом столе ему не быть! Люб ему Ростов, пусть там и сидит. Ярослав в Переяславле прижился, так тому и быть! Святославу Юрьевом владеть, Владимиру — Москвой, а младшему Ивану пока и Стародуба достанет. Володимирский же великий стол передаю Юрию. Ему владеть землей володимирской, ему быть братьям вместо отца, ему и крест целовать будете!

— Одумайся, государь! — вскочил со своего места епископ Иоанн. — Не нарушай порядка, заведенного на Руси, не ввергай землю володимирскую в смуту, не отрешай сына своего старшего от власти! Константин боголюбив, церкви святой защитник, великодушен и праведен. Одумайся!

— Решение мое выстрадано. Не обида на сына, а забота о благе земли моей вела меня к этому шагу. Не священник на великом столе володимирском надобен, а воин, способный защитить вас от ворога, что стоит на порубежье и ждет своего часа. Призвал я вас не для совета, а волю свою последнюю объявить. Потому, Иоанн, принимай целование князей и бояр.

Юрий стоял бледный, потупя взор. Решение отца было для него неожиданным. Мысль о великом княжении он вынашивал, но не думал, что сядет на стол так скоро и в нарушение порядка. Власть его не пугала, заботило лишь одно — что немало будет у него врагов.