Погоды стояли теплые, и у нас заимелась привычка вести беседы на всякие любопытные темы. Порой к нам присоединялся шкипер — ему было все слышно из открытого окна рубки.

Серьезных тем мы избегали: говорить о Болотах, о том как мало осталось живых, и о том что нас ждет, желания ни у кого не было. Подозреваю, что и Док, и шкипер чувствовали, что никто из нас не вернется прежним. Думали ли они о том, что им повезло, а мне нет? Не знаю. Сам-то я точно знал, что мне повезло. Не то чтобы я пребывал в полном восторге от своего нового зрения, просто мне довелось видеть, что способны сотворить грибочки. Это случилось в последний вечер перед нашим отплытием с болотных островов. Уже в сумерках мы с Доком, выискивая последние годные в дело сучья, переправились на самый маленький остров. Наш новый командир, имевший в башке запас неких примитивных представлений о славе и героизме, нарек болотный архипелаг именем лейтенанта Келлога и даже доконал доктора требованием зарисовать расположение островов в вахтенном журнале. Могила лейтенанта была помечена торжественным крестиком. Я ее видел. В смысле не могилу, а то, во что превратили грибы тело покойника. Эти жирные грозди почти живых опухолей… Нет, лучше не вспоминать. А ослу Сэлби я когда-нибудь выбью остатки зубов. Если мертвецов невозможно прилично закопать, почему бы их не отдать воде?

— Москитов сегодня не так много, думаю это из-за южного ветра, — отметил Док, попыхивая трубкой. — Должен сказать, при южном и юго-восточном ветре крупные насекомые практически не появляются.

— Ветер не попутный, но благоприятный, — согласился я. — Хотя с другой стороны, у вас еще осталась пара пустых склянок для коллекционных кровососов.

— Док, кстати, а вы пиявок замариновали? — поинтересовался из-за штурвала Магнус. — Тут сегодня на борт с дюжину таких здоровенных лезло, что меня аж дрожь пробрала. Я их и сапогом, и прикладом — карабкаются и все тут. Этакие светлые, полупрозрачные, цветом похожи на разбавленный херес, и длиной с мою ладонь. Ну и мерзость!

— Светлые, потому что голодные, — пояснил доктор. — Благодарю, старина Магнус, парочка такие у меня уже припасена. Но, к сожалению, ту удивительную бабочку я упустил.

— Ну, палить по мотылькам из дробовика — истинное расточительство. Тут я готов согласиться с Сэлби. У нас осталось три десятка дробовых патронов, и то неизвестно сколько из них годных, — заворчал шкипер. — Всякое может случиться, а винтовки и пневмы не всегда выручат.

— Винтовки — смехотворная глупость, — машинально сказал я и ощутил, как на меня уставились оба собеседника. Я улыбнулся в их сторону и продолжил шоркать напильником.

— Как посмотреть, — пробормотал доктор. — К примеру, бабочка… Подобное чешуекрылое встречалось нам один-единственный раз. Великолепный образец, увы. Черт возьми, Энди, если тебя не затруднит, поясни свою мысль — на оружие нам не надеяться?

— Напротив, на оружие только и надежда. Топор, кортики, лейтенантская сабля. Возможно, пневм или это чудо развитой человеческой мысли, — я пристукнул напильником по пулевому бункеру пулемета. — Но не огнестрельные стволы. Здешние места не любят чуждого им шума и огня. Прислушайтесь, неужели вы сами не чувствуете?

— Вот не выношу я, когда ты из себя провидца и колдуна строишь, — буркнул простодушный Магнус. — Начинаю, дурень старый, к себе примеряться — слышу ли что или со слов выдумываю? Вроде, есть что-то этакое. Но как проверить? Я, между прочим, морские миражи неоднократно видывал. А потусторонние голоса еще чаще слыхал — как переберу в пабе, так и начинается. Хотя те чудеса чаще случалось, когда моя Тильда еще была жива.

— Кстати, вполне уместное сравнение, — отметил Док. — Мы и Болота довольно долго сосуществуем рядом. Нет ничего удивительного, что мы слышим друг друга. Для Энди голоса, естественно, понятнее…

Я размышлял над тем, что любой здравомыслящий человек, услышав нашу беседу, счел бы ее полным бредом. Но здравомыслящие люди не бывали на Болотах. Так откуда им знать, как разговаривать с подобным миром? Например, Сэлби недурно видит своими глазенками, но к окружающему глух как пень. Даже не понимаю, отчего он до сих пор жив. Впрочем, в любом из миров заведена регулярная человеческая смерть, так что имеет смысл придерживать в запасе кого-то никчемного, вроде нашего сэра-адмирала. Ха, он так носится со своим символом власти, хотя цена тому револьверу… Тут я придержал свое легкомысленное настроение — игра сложна и противоречива;, если по твоему шару стукнет пуля «веблея», не стоит так уж удивляться. Желание подохнуть что-то не спешило ко мне возвращаться. Скорее, наоборот…

Днем я оставался голодным и слепым помощником механика. Не совсем беспомощным, небесполезным, в меру сил выполняющим свои обязанности. И трепетно ждущим ночь…

Не скажу, что я влюбился в Болотную Ночь. Тут иное. Она была частью меня, я был частью ее. Смешно любить свою душу, свое сердце и свои глаза. Наверное, любая ночь чудесна — нужно лишь ощутить ее и понять. Почувствовать, перестать бояться, войти в нее целиком; в звездную или непроницаемо-темную, подобно глыбе угля; в теплую и душную или в промозглую, с хрустом намерзшего под утро ледка. Ночь — это жизнь и смерть. Когда-нибудь моя погибель вынырнет из тьмы и я встречу гостью-аристократку как подобает. Разве не славно понимать все это?

Часть зрения я променял на счастье слышать и понимать. Кстати…

— Летят! — заорал я, роняя напильник.

Топот ног заглушил едва слышное жужжание приближающихся насекомых — доктор и Магнус бросились за оружием. Я поднял напильник, нащупал дверь рубки и немедля укрылся под защитой пусть и не толстого, но относительно надежного дерева и металла. Днем в схватке с проклятыми москитами я был бесполезен — стая атаковала стремительно, предпочитая заходить на добычу со стороны солнца.

— К бою! — с опозданием заорал проснувшийся и рискнувший высунуть свою тупую башку из люка сэр-адмирал.

Уже защелкали пневмы — у нас оставалось четыре исправных ствола и жалеть оружие не имело смысла. Прокладки поршней и клапаны зарядных баллонов выходили из строя с такой регулярностью, что оставалось удивляться тому, что хоть что-то еще стреляет. Док и шкипер азартно лупили по кружащим над мачтой москитам. Жужжание то нарастало, то отдалялось — насекомые никак не могли сообразить, что за тварь плывет по протоке и где у нее слабые места. Ну да, катера здесь редкое лакомство…

Я стоял у