— Иногда может показаться, что это так, я думаю. Но возможно, им удастся помочь этому парню.

— Они не могут ему помочь. А вы были на войне?

— Только самый хвостик застал. Война практически уже закончилась.

— Понятно. — Голос Конни окреп и стал ее всегдашним голосом. — А за океан вас куда-нибудь посылали?

Тайлер откинулся на спинку стула и принялся рассказывать про год своей службы во флоте на Гуаме,[41]они там проводили операции по зачистке, война только-только закончилась. Он рассказал ей, как не успел повидать отца, — отец умер, когда Тайлер возвращался домой поездом из Сан-Франциско.

— И вот чего я не знал тогда о смерти, — сказал Тайлер и, прищурившись, стал разглядывать собственные ногти, — смерть моего отца была не просто смертью моего отца: с ним умерло мое детство, умерла наша семья — та, которую я знал. Это мне напоминает о том, как над Ла-Маншем исчез самолет Гленна Миллера. Это была не просто смерть руководителя джаз-оркестра, это стало смертью самого оркестра тоже. — Тайлер взглянул в окно. — Вот что делает смерть. Если в моих словах есть какой-то смысл.

— Ну, — сказала Конни, громко пристукнув ложкой по столу, — если по правде, то нет в этом никакого смысла. Для меня — нет. Позвольте мне задать вам вопрос. — (Священник повернулся к ней лицом.) — Разве легче становится… ну, вы понимаете… видеть, как совершаются все эти смерти, если вы — священник?

Тайлер смотрел на нее молча почти минуту.

— Не думаю, — наконец ответил он.

Конни кивнула, опустила взгляд на ложку в своей руке, и ему показалось, что по лицу ее прошла судорога изумления — миг обнаженности.

— Что такое, Конни? — спросил священник.

Конни ответила:

— А я только что подумала про кукурузные хлопья для завтрака — «Альфа-бутс». Я видела их недавно в большой бакалее. Они ведь как буквы сделаны. Может, Кэтрин будет интересно. Выложить свое имя в тарелке с кашей.

— Слушайте, — сказал священник, — это же просто превосходная идея!

— Мне все равно надо снова поехать в большую бакалею — для Эвелин. Поехала бы в эти выходные, но с машиной был непорядок.

— Да уж, с машинами такая возня! У моего отца был автомобиль, так он дождь просто терпеть не мог. Каждый раз, как начинался дождь, двигатель у него не желал включаться.

Когда Тайлер вспомнил об этом, в нем шевельнулась нежная симпатия.

— Да уж, с машиной вечная возня, — откликнулась Конни. — Взгляните-ка, что я нашла наверху, в бельевом шкафу, сзади, у самой стенки. Видно, это колечко Кэтрин.

Из кармана свитера она достала маленькое золотое колечко и показала ему, зажав между большим и указательным пальцами. В золотой обруч был вделан маленький красный камешек.

Тайлер тщательно осмотрел колечко:

— Нет, оно не кажется мне знакомым. А вы уверены, что оно не ваше?

— Ох, святые небеса, нет и нет. С чего бы мне вдруг — и детское колечко? Может, оно вообще тут пролежало уже сто лет. В любом случае отдайте его Кэтрин.

— Ну что ж, тогда — спасибо. — Он взял колечко, повертел его в пальцах. — Послушайте, миссис Хэтч, а вы не хотели бы стать бебиситтером на полной ставке? Я подумываю взять домой Джинни. Мне бы хотелось, чтобы девочки были вместе.

К его великому изумлению, лицо женщины залилось румянцем.

— Ну, пока это всего лишь мысли вслух, — добавил он легким тоном. — Мне потребуется какое-то время, чтобы проработать кое-какие детали.

— Ох, мне бы это очень было по душе. Просто очень.

— Что ж, так и запомним. — Он опустил колечко в карман. — Спасибо за то, что предложили эти хлопья и согласились их мне купить. Сам я точно про них забыл бы. У меня память стала как решето.

— У меня тоже, — кивнула Конни и улыбнулась ему такой неожиданной и теплой улыбкой, что Тайлеру на миг показалось: он видит, как значительно более юный образ проглянул на пожилом лице Конни.

Она встала, поставила кофейные чашки в раковину и вышла в комнатку при задней прихожей. Тайлер услышал, как пластиковая корзина со стираным бельем проехала по полу.

Он женился на «летней девушке». А это, как скажет вам чуть ли не всякий, никогда не бывает такой уж хорошей идеей. Он женился на «летней девушке» из Массачусетса, и это уже само по себе могло вызвать осложнения. Будь Лорэн из Нью-Гэмпшира или, еще лучше, из Вермонта, это, скорее всего, не имело бы значения. Однако быть родом из Массачусетса означало определенную бестолковость или даже тупость, чаще всего — деньги, возможно, даже коктейли, к тому же жители Массачусетса — самые грубые водители на свете.

Но что может поделать человек, если ему является Любовь?

Тайлер, отправленный «в поле» слушатель Брокмортонской семинарии, поначалу испытывал удивленное отчаяние от того, как малы конгрегации в захолустных, изолированных от большого мира городках. В первый день его студенческого проповедничества в церкви перед ним сидели всего шесть человек, причем одним из них был всеми признанный городской дурачок (так в те дни легко об этом говорили, без всяких оговорок и извинений). Но постепенно Тайлер привык к таким вещам, приспособился даже к тому, что такой человек мог встать посреди службы и уйти. Он понимал, как трудно бывает усидеть на одном месте, в нем самом жила такая непоседливость.

Именно там, в этих захолустных городках, порой отстоявших на сотню миль от Брокмортона и Теологической семинарии, в маленьких белых церковках, он научился читать проповеди.

Свободный от занятий по гомилетике,[42]свободный от необходимости стоять в смущении перед мрачным профессором, свободный от недостатка доброжелательности, который так чувствовался в некоторых его однокашниках, Тайлер обрел свой голос, обращаясь к малочисленным прихожанам, порой отходя от кафедры, чтобы быть ближе, стоять прямо перед ними, цитируя простые стихи из Книги пророка Даниила: «Не бойтесь, ибо вы возлюблены Господом. Мир вам, мужайтесь и будьте сильны».[43]

А так как отчеты об апробации приходили в Брокмортон, к руководителю «полевой» практики, Тайлера направили в прибрежный городок, где конгрегация была так мала, что не могла содержать постоянного священника круглый год, но вырастала, словно океанский вал, в июле месяце за счет летних отдыхающих, живших совсем в других городах. И даже в других штатах.

Картинка: день в начале июля, настолько теплый, что двери в церковь оставлены открытыми. Окна в храме тоже открыты, так что сладкий и свежий утренний воздух заполняет маленькую деревенскую церковку, построенную два века тому назад. Возле церквушки — небольшой розарий, где еще в цвету чайные розы, а решетку увивают великолепные лилии «глориоза», тут же недалеко — белые лилии «мадонна», посылающие свой аромат в церковь вместе с чистым и теплым воздухом. Каждая скамья в это воскресенье заполнена в основном людьми, приехавшими из Каштановой колонии (это довольно близко отсюда) или из самого Массачусетса, а то и из Коннектикута, чтобы провести здесь часть своего летнего отпуска. Сегодня в церковь, надев голубое платье и голубую шляпку, пришла красавица Лорэн Слэтин — та самая «летняя девушка», — сидящая сейчас рядом со своим отцом: он очень широкоплеч и серьезен. Но в красавице Лорэн нет ни капли отцовской трезвости, она вся — цвет и свет, светом лучится ее лицо, свет сияет у нее в глазах, когда она смотрит на молодого преподобного Кэски; а какую проповедь он сейчас преподносит своим прихожанам! Он никогда еще не ощущал в себе столько сил, взгляд его остр, щеки его горят. Они полюбили друг друга по Божьему благословению.