– Да я и не отказываюсь, – пробормотал Троепольский.

Бедный Федя.

– Вы должны помочь нам с похоронами и со всеми… траурнымимероприятиями. По-хорошему вы должны были бы все это взять на себя. Разве нет?Милиция наконец разрешила забрать тело.

– Наверное, да, – согласился Троепольский.

– Тогда, может быть, вы подъедете, и мы все обсудим? Да, и вморг надо позвонить, договориться насчет тела и насчет забора.

– Какого забора? – тускло спросил Троепольский. Жить ему нехотелось.

– Когда забирать, – с некоторым недоумением ответила Фединасестрица, – когда забирать тело. Значит, насчет забора и еще насчет…

В трубке вдруг послышался какой-то посторонний звук, какбудто удар, и отдаленный вскрик: “Мама!” Троепольский выпрямился в кресле.

– Галина? – позвал он осторожно.

– Да-да, но я больше не могу говорить, вы мне перезвоните,или нет, вы мне не перезванивайте, а я лучше сама!..

– Мама!!

– Галина, что происходит?

В трубке захрипело и будто покатилось, Троепольскийоглянулся на Полину, но она не слышала возни и криков.

– Галина, что там у вас происходит?!

– Это не Галина, – вдруг сказали ему в ухо. – Меня зовутЛера. Я племянница Федора Грекова. Вы кто?

– Арсений Троепольский.

– Вы-то мне и нужны, – жестко сказала племянница. – Выможете со мной увидеться?

– Когда?

– Прямо сейчас. Приезжайте в кофейню на Пушкинскую. Забыла,как она называется, то ли “Кафе Тун”, то ли “Кафе Бин”. С правой стороны отметро. Знаете?

– Не знаю, но найду.

– Тогда приезжайте.

– Постойте, – крикнул Троепольский. – Как я вас узнаю?

– Это просто, – холодно сказала племянница. – Я оченькрасивая.

* * *

Григорий Сизов смотрел в разверстые недра своего монитора идумал. У него только так и получалось думать – глядя в компьютер. Думатьотдельно от компьютера он никак не мог, как все люди, которые проводят за нимочень много времени.

Жизнь встала на дыбы так неожиданно и так безнадежно, чтоСизов, привыкший к тому, что он – свободный, образованный, в меру богатый,ничем особенно не озабоченный, – никак не мог с ней справиться.

Пришла пора брать ответственность на себя, а ему не хотелосьничего такого брать. Как-то и в сорок два года ему удавалось оставаться милым,избалованным, славным, чуточку эгоистичным мальчиком “с прошлым”. Это самоепрошлое было таинственным и недоступным, а будущее он заказывал себе сам, какему хотелось, и это было просто и приятно.

В минувшую субботу первый раз в жизни он крепко поссорился спартнером.

Вообще у них было замечательное партнерство – они никогда нессорились, не делили деньги, не дышали друг другу в спины. Они предоставилиТроепольскому возможность делать все, что ему заблагорассудится, в обмен наизвестную свободу и еще на то, что он не нагружал их глупыми административнымивопросами, вроде подбора персонала или поиска нового офиса, когда старый становилсямаловат, а на памяти Сизова он становился маловат уже трижды.

В субботу Федор Греков без предупреждения явился к немудомой. Когда Сизов открыл, тот отшвырнул дверь, чуть не стукнув хозяина поносу, обежал все комнаты с видом мужа, который ищет дорогую супругу в объятияхполюбовника, даже в ванную заглянул, и там что-то с грохотом обрушилось.

– Федь, ты чего? – лениво спросил Сизов из коридора. Федявсе еще шуровал в ванной. – Постирать приехал?

И откусил от яблока, которое держал в руке.

Он прекрасно знал – для чего тот приехал. Он все знал, ичувствовал себя погано, и яблоко кусал от того, что ситуация была дурацкая, – втакие Сизов не попадал никогда.

Федя показался из ванной, вид у него был свирепый иодновременно как будто смущенный.

Он не нашел ничего, что подтверждало бы его подозрения, –еще бы! – и чувствовал себя дураком. Еще он не знал, как именно нужноссориться, потому что раньше они не ссорились.

Так они стояли и молчали – Сизов с яблоком, старательноприкидывающийся равнодушным, и Федя, похожий на большую несчастную гориллу.

– Ты вот что, – сказал Федя через некоторое время, – тыбрось все это, Гриня. Еще не хватает!

Сизов знал, что ни за что не “бросит”. Впервые в жизни онстолкнулся со сложностями такого рода и давно отступил бы, если бы было кудаотступать. Отступать Сизову было некуда, да и не хотелось.

– Федь, – начал он, рассматривая яблоко со всех сторон,словно это была бог весть какая интересная штука, – тебе не кажется, что тывмешиваешься не в свое дело?

– Да не кажется мне, твою мать!..

– А мне кажется.

– Это, блин, – с напором выговорил Федя, – именно мое дело!

– Не твое!

Федя покачал из стороны в сторону дверь ванной, словно никакне мог решить, закрыть ее или оставить открытой.

– Я Троепольскому скажу, – вдруг пригрозил он.

– И что?!

– И он тебя выгонит.

– Федь, ты несешь ерунду.

– Он тебя выгонит! – заорал Федя. – А я еще добавлю! Как тысебя ведешь, твою мать?! Ты что, не знаешь, что дальше будет?!

– А что будет дальше?

То ли тон – насмешливо уверенный, который Сизов виртуозноумел применять, – а может, то, что он еще раз откусил от яблока и стал жевать,совершенно вывело Федю из себя. Он замычал, кинулся головой вперед и схватилСизова за горло.

– Ты… ты сволочь последняя, Гриня, – в лицо ему выпалил он иприналег на его слабое горло.

Сизову стало нечем дышать, стены поехали, столкнулись иобрушились ему на голову.

– Ты бы… поостерегся, Гриня! А то рука у меня тяжелая, могуненароком и повредить что-нибудь.

– Отпусти, – прохрипел Сизов. – Отпусти меня!..

Перед глазами все плыло, и что-то лиловое и колышущеесязанимало все больше места в голове, и тогда Федя отпустил его.

Чтобы не упасть, Сизов схватился за стену, оперся, и воздухрвал ему горло, которое сильно саднило, и раздирал легкие и, попадая в голову,разбухал там, и лопался где-то на уровне висков.

Сизов разлепил глаза – прямо перед ним маячила Фединафизиономия, ставшая еще более несчастной.