Если откладывать его на завтра, то чем же перед Грековым и Автономовым провинились их дети и внуки, на плечи которых должно будет лечь это неслыханное по тяжести бремя?…

В этот день он опять поздно вернулся домой. По привычке неслышно ступая, прошел к себе в комнату и, чтобы никого не разбудить, совсем мягко щелкнул выключателем.

Ночной прохожий, взглянув на освещенные окна дома Грековых, скорее всего подумал бы, что сегодня что-то опять очень долго засиделся за своими бумагами начальник политотдела стройки. Более любопытный замедлил бы шаги и даже постоял под окнами, но так ничего бы и не узнал. Разве что увидел на тюлевых занавесках противоположных крайних окон две тени – мужскую и женскую. Света между этими двумя окнами посредине дома не было.

Но никому и в голову не могло бы прийти то, что теперь все чаще приходило в голову Грекову. Поскольку их дом был построен подковой, он из своего окна так же хорошо видел тень Валентины Ивановны, как, должно быть, и она видела его тень. Лишь иногда чуть колебнется и вновь замрет. А может быть, это дуновение ветра колебало тончайший тюль?…

Ей, как и ему, видны и неосвещенные окна. Два окна – они как раз находятся между ними. Это окна той самой комнаты, где спит Алеша. Как всегда, он спит, зарыв темную, с крупными кольцами волос, голову под подушку, руки и ноги разбросаны во все стороны, и простыня у него конечно, на полу. Здесь, вблизи большой воды, прохладно ночью, но Алешке все равно жарко. У спинки дивана или же у дверей стоят удочки, а на столе или на стуле – банка с червями. Вечером, как вернулся с рыбалки, так и побросал все это, где попало. Только сумочку с красноперками и речными бычками, свой улов, отдал Тане – кошкам на ужин.

И конечно, по всей комнате разбросана его одежда. Парусиновые брюки лежат где-нибудь комком, один сандалет под диваном, а другой у порога. Утром, когда он еще будет спать, хозяйка дома, как всегда, позаботится о том, чтобы все прибрать и положить на место, разгладить ему брюки и повесить на спинку стула чистую рубашку. И потом ни единым словом не упрекнет его за неаккуратность. Так бывает теперь всегда.

Лучше бы она как следует отругала его, потребовала от него придерживаться правил, заведенных во всех семьях, тогда, может быть, и он почувствовал/ что не квартирант здесь и не гость, которому все позволено, а свой. Пусть бы сперва и обиделся на нее, это прошло бы.

Два окна комнаты, где спал Алеша, темной полосой зияли между, освещенными окнами дома. Вдруг Грекову пришло в голову, что это и есть та самая полоса, которая с недавнего времени разделила его и Валентину Ивановну. Всего лишь одна комната, десять шагов, по пяти шагов от одной двери и от другой, если идти навстречу друг другу.

Не один раз ему, как и теперь, хотелось пройти через эту темную комнату, где спал Алеша, войти к ней, взять в ладони и повернуть к себе ее лицо, заглянув в глаза, которые он знал совсем другими, без этой стеклянной пленки, и спросить: «Может быть, ты мне объяснишь, что между нами изменилось и почему все это должно продолжаться? Сам я никак не могу понять, в чем дело. И, может быть, ты скажешь, почему мы должны идти на поводу у женщины, которая ослеплена своим чувством, хотя и не знает, что ты за человек, а только ждет часа, когда она сможет почувствовать себя отмщенной. Ей, конечно, и невдомек, что нельзя избирать орудием своей мести сына. Но по-своему и ее можно понять: еще не было примера, чтобы женщина воспылала благодарностью к той, которая, по ее мнению, отняла у нее счастье.

А теперь получается, что она добилась своего. Она написала Алеше глупые слова, над которыми надо было бы только посмеяться, но оказалось, что их совершенно достаточно, чтобы ты сразу же и опустила на глаза эту пленку. Прежде я не видел ее у тебя. Чего ты испугалась? Зная тебя, не поверю, чтобы ты осталась равнодушной к тому, как может сложиться судьба Алеши. Хорошо помню, как ты сказала, когда мы говорили о Молчанове, что все эти ЗК тоже были детьми. А последнее время мне навязчиво снится, будто на станции Шлюзовой выгружается новый этап, и все совсем молодые ЗК, и когда они под конвоем направляются в зону, я узнаю в одном из них Алешу.

Я, конечно, не верю в сны; но я больше всего боюсь просмотреть Алешу, как, должно быть, когда-то просмотрели того же Молчанова. Теперь у мальчика уже наступил такой возраст, когда ребятам особенно бывает необходим отец. Никакая мать не сумеет дать ему для будущей жизни то, что он может получить от отца.

Почему же ты, прочитав открытку, сразу сдалась, в то время как мне так нужна твоя помощь? Я просто не могу обойтись без нее. Одному мне не справиться. Это как раз и есть тот случай, когда в одиночку человек бессилен. Не забывай, что все это связано также и с Таней. Между ними не должно остаться никакого занавеса, сотканного из недоразумений и ошибок взрослых. Ей и ему еще может понадобиться в жизни рука брата или сестры, и вообще будет чудовищно, если они останутся чужими.

Помнишь, Автономов говорил на твоем дне рождения за столом, что у той женщины, которая умеет так смеяться, должен быть особый дар любви к детям. Еще никогда я так не нуждался в этом твоем даре – я только еще не сумел сказать тебе об этом словами. Вот если бы у тебя был не мой ребенок, я бы дал тебе это почувствовать без всяких слов. Знала бы ты, как я иногда жалею, что, когда мы встретились, у тебя не было ребенка.

Спит Алеша. Снятся ему его обычные сны: берег, усеянный галькой, камышинка вздрагивающего на поверхности воды поплавка, красноперка, описывающая дугу в воздухе. Если бы кто взглянул в эту минуту на его лицо, то увидел бы, как разливается по нему выражение самого высочайшего блаженства, какое только существует в мире. Но потом вдруг что-то надвинется на картины сна и погасит улыбку. Надвинется удивительно посуровевшее за последние дни лицо отца, а рядом с ним лицо Валентины Ивановны. Из-за них выглядывает лицо мамы. Губами и глазами она делает ему какие-то знаки и начинает сердиться оттого, что он никак не может ее понять. Но как же он может ее понять, если он спит?…

Сквозь тюль прокрадывается в комнату отблеск электросварки, трепещущей на гребне плотины, на сорок первой отметке. Там и ночью не прекращается работа. Должно быть, это тот самый сварщик теперь там, который, поднимая с лица эбонитовую маску, каждый раз посылает Алеше и Вовке Гамзину рукой привет, когда они приходят на котлован с удочками. Но почему-то всегда, когда на сорок первой отметке плотины работает этот сварщик, там стоит солдат с автоматом?

Загоревшие за какой-нибудь месяц руки и ноги Алеши бронзовеют на белизне простыни. Он уже не улыбается. Уже какие-то другие сновидения сдвигают ему подпаленные солнцем брови, морщат губы и, лоб. Вспыхнул и окончательно погас огонь электросварки на плотине. В комнате стало совсем темно. Только простыня да подушка белеют.

Неосвещенное окно комнаты, где спит Алеша, разделяют два освещенных окна, за которыми бодрствуют в этот час ночи два человека. Такие близкие друг другу, а никак не могут преодолеть это расстояние. Всего десять шагов. Пять шагов пройти одному и пять шагов другому навстречу друг другу. Всего одну комнату, в которой разметался на диване Алеша.