Колин смотрит на меня, потом его лицо расплывается в улыбке. Кажется, он впервые на моей памяти улыбается по-настоящему, и улыбка делает его глуповатым. Может, тут дело в синяке и отеке, а может, и в том, что у него уж больно серьезный облик, что он весь такой правильный и прилизанный.

– Ну, не совсем, – говорит он. – Но все равно спасибо.

Я смеюсь и ставлю банку на подоконник рядом с собой.

– Можно тебя кое о чем спросить? – говорит Колин. Он приваливается к стене, раздвигая две старые сетки для ловли моллюсков – сетки висят тут лет десять, их уже давно не забрасывали в пруд.

Я сую замерзшие руки в карманы.

– Спрашивай.

– Ты по-настоящему была замужем? – Колин внимательно смотрит на меня, его глаза блестят в свете лампочки. – Ну, в том смысле, – продолжает он, – что ты же учишься в школе, то есть ты младше, чем выглядишь.

– Мне семнадцать, – говорю я.

– Семнадцать, – повторяет он. – И ты была замужем?

– Да, я была замужем, – твердо отвечаю я. – Шесть недель. Но мы соединились навсегда. Он был старше.

– Ого, – произносит он. – А это… и в самом деле круто.

– Разве? – спрашиваю я. – Ничего из этого не вышло.

– Это верно. – Он кивает. – Но зато вы успели побыть вместе, понимаешь? Как будто знали, что нужно использовать это время по максимуму.

Я большим пальцем нащупываю холодный ободок кольца. Я несколько раз снимала его, но каждый раз ненадолго. Мой палец, моя рука, все мое тело, кажется, скучает по этому кольцу.

– Никогда не думала об этом в таком ключе, – признаюсь я.

– Как бы то ни было, – говорит Колин, – я впечатлен. Когда мне было семнадцать, я все еще руководствовался детсадовскими догмами, что «у девчонок водятся вши». Мне ужасно нравилось дразнить их.

– Знакомая история, – фыркаю я. Колин подносит ложку ко рту, но мороженое не ест.

– Думаю, старые привычки уходят с трудом. – Он хмыкает. – Я скажу об этом своему психотерапевту.

– А у тебя есть психотерапевт?

– Ага, – отвечает он. – А у тебя нет?

– Нет, – говорю я. – Сейчас нет. Но был в детстве. – Я чувствую вопросительный взгляд Колина. – Когда мне было десять, у меня умерла мама.

– Шутишь. – От удивления он даже роняет ложку обратно в банку.

– Странно было бы шутить на такие темы.

– Да, прости. – Он наклоняется вперед, как будто хочет прикоснуться к моему колену, но все же отводит руку в сторону. – Я просто хотел сказать… чертовски много невезения для одного человека.

Я пожимаю плечами.

– Бывает, – говорю я. – Привыкаешь.

– Как она умерла? – спрашивает он. – Если тебе неприятно…

– Автомобильная авария, – отвечаю я. – Водитель сбежал с острова. Его так и не нашли.

– Прими мои соболезнования, – говорит он. Я жду, что он скажет еще что-то: обычно люди в таких ситуациях начинают рассказывать о собственном опыте, о знакомых, которых они потеряли, о знакомом одного знакомого, который погиб в результате точно такого же случая, но Колин молчит. Качает головой, подбирает ложку и ест мороженое.

– Как ты здесь оказался? – вдруг спрашиваю я. – На острове. Ну, у тебя же наверняка есть работа и все такое.

– Я взял отпуск, – отвечает он. – У родителей есть дом на берегу. Он пустует всю зиму. Они решили, что мне нужно… перестроиться.

– И как, получается? – не отстаю я.

– Ну, получалось неплохо, – говорит Колин. – Пока на меня не набросились в темном переулке. Какая-то фурия из «юных вдов».

Я хохочу. Я впервые хохочу от души, и это застает меня врасплох. Я откашливаюсь.

– Жуть какая, – говорю я.

– А ты? – спрашивает он. – Твои родители… твой папа… он опекает тебя?

– Ну, вроде того, – отвечаю я. – Мне пришлось переехать домой. Таково было условие. Но я опять начинаю работать, и это помогает.

– Работать?

– Я директор музыкальной группы, – говорю я. – Вообще-то… это группа Ноя… моего мужа. Я помогала им с самого начала.

– В чем? – спрашивает Колин.

– Все организовывала, ездила с ними на концерты. – Я пожимаю плечами. – Делала все, что требовалось.

– А как же школа?

– Еще не решила, – отвечаю я. – Первый концерт состоится в воскресенье. Не знаю, успею ли я к урокам в понедельник утром…

Колин кивает.

– И в этом плане ничего вроде бы не изменилось.

– В каком смысле?

Колин бросает ложку в пакет и сверху ставит банку.

– Просто это способ делать вид, будто все так же, как раньше, – говорит он. – У меня тоже были такие попытки. – Он кивает. – Не сработало.

Ловлю его взгляд. Колин держится, не отводит глаза. Еще один вызов. Я выдавливаю из себя улыбку и протягиваю ему мороженое.

– Спасибо за угощение, – говорю я. – Мне пора.

– Эй. – Он останавливает меня, кладя руку на плечо. – Прости. Я знаю, каково тебе. И не хочу быть еще одним из множества тех, кто постоянно говорит всякую ерунду…

– У тебя странная манера показывать это, – говорю я. Подхожу к двери, открываю ее и протягиваю руку. – Мне пора спать.

Колин встает, складывает все в пакет, выходит из сарая. Снаружи он ждет, когда я запру дверь, и вслед за мной идет к дому.

– Тэм, – говорит он, когда мы подходим к заметенной снегом террасе.

– Будь любезен, веди себя тише, – шиплю я ему. – Я даже не знаю, зачем ты пришел.

– Я же объяснил, – шепчет он. – Я хотел убедиться, что с тобой все в порядке.

Я смотрю на него, прищурившись, ветер хлещет меня шарфом по лицу.

– В полном, – говорю я. – В идеальном. Прости за нос. Это все?

Колин смотрит на меня, уголки его губ трогает печальная улыбка.

– Да, – говорит он. – Это все.

Он медленно уходит в темноту, туда, где слабо видны очертания его машины. Я смотрю, как он открывает дверцу и садится за руль. В салоне зажигается лампочка, подсвечивая короткие волосы на его макушке.

Я осторожно сдвигаю в сторону дверь, вхожу и тихо задвигаю ее. Колин заводит двигатель, и я поворачиваюсь к стеклу, чтобы посмотреть, как он уедет, но вижу только свое нечеткое отражение.

– Ты точно не хочешь, чтобы я подождал?

Папа заезжает на свободное место на парковке у супермаркета, и я поднимаю с пола свой рюкзак. Рюкзак набит всем, что мне понадобится для ночевки в городе, но я беру его легко – так, будто там учебники и тетрадки, и быстро открываю дверцу.