из одной позиции в другую, изрезав себе все пальцы. Иногда дядя, когда не сильно уставал, правил основы его стоек и даже устраивал спарринги. Правда, даже пошатнуть здоровенного серого мыша у Огонька не получалось, не то, что повалить на землю!

Смерть сестры и матери сделала его молчаливым и ожесточила сердце. Модо пытался разговорить племянника, дать как-то сбросить тот груз, что поселился в груди, но мальчишка не хотел избавляться от боли. Наоборот, он копил ее, как и злость на тех, кто погубил его близких. Он ненавидел жадность крыс, из-за которых погиб отец. Он ненавидел плутаркийцев, которые разграбили планету и убили близких. Дядя категорически запрещал, но, если он видел, как в штаб доставляли пленного, очень тихо старался пробраться следом за теми, кто вел допрос, и во все глаза смотрел, как получают информацию солдаты. Часто захваченные, скуля, сами выкладывали все, что знали, стоило только начать нагревать лезвия ножей на горелках. Мышонок даже нашел себе развлечение: когда приводили пленного, старался понять, как долго тот продержится, прежде чем начать говорить, а потом проверял, верна ли оказалась догадка. Но иногда пленники молчали, стиснув зубы и злобно глядя из-под бровей. Тогда в этой части пещеры повисал запах паленой шерсти и мяса, лилась кровь да раздавались резкие звуки ударов. Раздирающие уши вопли врагов ласкали Огоньку слух, будто самая прекрасная музыка. Облизывая губы и тяжело дыша, будто это его рука наносит увечья, мальчишка впитывал всем своим существом картины пыток, убеждая себя, что каждый из тех, кто попал на допрос, этого заслужил. За отца! За мать! За сестру!

Конечно, если его замечали, то гнали взашей, а потом Модо, сверкая красными от гнева глазами, отчитывал племянника и объяснял, что это зрелище не для детей. Огонек хмыкал про себя и думал, много ли детей в восемь лет пытались убить того, кто только что лишил жизни отца, много ли детей резали вражеских солдат ради того, чтоб накормить близких? Да и просто несправедлив был дядька: мальчишка не раз видел, как великан сам допрашивал пленных далеко не гуманными методами! А теперь свистит ему в уши о морали!..

Бесцельно слоняясь по базе, подросток нередко ловил на себе задумчивые взгляды Стокера. В груди Огонька каждый раз вспыхивала надежда, что тот сочтет его достойным, увидит, какой он взрослый, но тот лишь оценивал, казалось, с кем-то сравнивал, но не говорил ни слова. Было видно, что командир всеми силами стремился убрать его из лагеря, но шло время, а возможности прорвать оцепление не предоставлялось.

В один из дней, мало чем отличающийся от предыдущих, Огонек тренировал подсмотренную недавно связку приемов, за неимением настоящего противника нанося удары по воображаемому. У того были хмурый взгляд и длинные рыжевато-бурые патлы, и ударами плотно сжатых кулаков юноша отчаянно стремился убедить его оставить себя с Борцами за свободу и включить в одну из боевых групп. Мальчишка представлял, как валит командира на пол, как тот сплевывает кровь, а потом с уважением смотрит на победителя и предлагает присоединиться к повстанцам. Огонек уже видел себя в эпицентре битвы рвущим врагов голыми руками, как боковым зрением заметил, что дозорные потащили кого-то в один из темных коридоров. «Пытать будут!» — понял мальчишка, рассматривая окровавленного серого крыса, приволакивающего ногу, с глубокими рваными ранами на плечах, но злобно скалящего зубы, и сердце Огонька забилось в предвкушении. — «Этого долго колоть придется, и то не факт, что заговорит!» — сделал он про себя ставку и, оглядевшись, прошмыгнул в глубину базы, где змеились ходы, заканчивающиеся небольшими пещерами. Там Борцы за свободу устроили что-то вроде места для пленных, вварив решетки прямо в камень. Там же было оборудование для допросов, к которому отчаянно тянуло мальчишку, слишком рано узнавшего вкус крови.

Оказалось, разговаривать с крысом не собирались — ничего ценного он сказать не мог. Зато именно на него указала сестра одного из солдат, обвинив в изнасиловании. Пленного привязали к решетке и оставили наедине с братом пострадавшей.

Огонек во все глаза смотрел и учился, как вершить возмездие. Следил за кровавыми дорожками, бегущими по серому меху. Впитывая крики, запоминал, как повернуть нож, чтобы причинить максимальную боль, но не дать жертве потерять сознание. Он вспоминал крыса, что покусился на мать и убил отца, попытавшегося ее защитить. Он вспоминал, как, глотая слюни и пытаясь унять тошноту, не раз смотрел на пиры этих предателей, когда его семья уже несколько дней голодала. Он воскрешал в памяти хриплые крики девушки из их общины, которую поймали вот такие же серые твари и пустили по кругу, а он, мальчишка, мог только кусать пальцы и отбивать сигнал «SOS» через передатчик, молясь, чтобы вызванный им патруль скорее прибыл…

И Огоньку отчаянно хотелось, чтобы это его пальцы проворачивали раскаленный нож в глубокой ране и сдирали шкуру с мышц, чтобы это он смотрел в глаза пленного и упивался отражающейся в них болью, чувствуя чужую кровь на руках…

Внезапно на плечо опустилась широкая, крепкая ладонь. Огонек, едва сдержав вопль, резко развернулся и попытался нанести удар ножом, который перебирал в пальцах все это время, повторяя движения солдата. Но кисть перехватили, резко вывернули, а потом Стокер очень аккуратно впечатал его лицом в холодную каменную стену. Звук их возни заглушили хриплые крики полуживого крыса.

— Ну и зачем тебе на это смотреть? — прошептал командир ему в самое ухо. Огонек тяжело дышал, взвинченный взрывной смесью кровавого зрелища с адреналином. Выдернув у него из ладони нож, мужчина спрятал тот за пояс, а второй рукой, взяв Огонька за ремень штанов сзади, толкнул в сторону выхода. Идти так было не только неудобно, но и ужасно унизительно, поэтому подросток кипел, брыкался и отчаянно пытался сбросить захват.

— Ну-ну, парень! Не вырвешься, — Стокер совершенно беззлобно надавил на его руку, чуть сместив палец. Подросток чуть не закричал, ощутив, что такое, когда на тебе применяют болевой. — Давай так: я тебя отпущу, а ты пойдешь сам, куда скажу, хорошо?

Огонек, все-таки строптиво дернувшись, раздраженно хлестнул хвостом, хмуро кивнул и почувствовал, как разжимаются сильные пальцы. Когда они дошли до неприметного ответвления в лабиринте, командир дал знак двигаться не к базе, а свернуть в него. Через пару минут они оказались около пустой камеры. Мальчишка нахмурился и напрягся: Стокер что, хочет посадить его на гауптвахту?!

Но мужчина, пинком распахнув решетчатую дверь, вошел и вальяжно развалился на грубо сколоченных нарах, прикрученных к стене, а потом кивнул на противоположные. Огонек, внимательно следя за каждым