В мае 1241 г. король Белла IV вернулся на родину, но любые попытки организовать сопротивление монголам оставались тщетными; пришлось отступать все дальше и дальше на Запад. Венгрия осталась лежать разоренной и обезлюженной…[159]

Попутно пострадали Хорватия, Сербия, Болгария, также подвергнувшиеся страшному разорению от монголов, свернувших в сторону от Венгрии. В целом монголотатары захватили все территории вплоть до Нижнего Дуная. Сами болгары избежали поражения только благодаря инициативному предложению выплачивать татарам дань, которую они ежегодно вносили хану с 1242 по 1300 г. Монгольское влияние было достаточно сильным и долгим, чтобы Болгария навсегда потеряла лидирующее положение на Балканах, где теперь господство вновь перешло к византийцам[160].

Здесь следует немного остановиться и отметить ту особенность создавшегося на руинах Руси Кипчакского ханства, что, в отличие от Персидского ханства и Китая, завоеванного монголами, местные завоеватели сумели какимто образом не ассимилироваться с местным населением. «Они, – как справедливо отмечают исследователи, – остались подданными “хана Кипчака”, т.е. наследниками, тюркской орды этого имени, простыми продолжателями дел этих тюрок“куманов”, или половцев, без прошлого и без памяти, чье пребывание в русской степи в конце концов осталось для истории как бы не бывшим».

Более того, принятие «кипчакскими» монголами в скором времени Ислама привело лишь к еще большей изоляции этой ветви монголов. Она не только не приобщила их к культуре Египта или Ирана, но, напротив, превратила в чужаков, которые живут временно и вскоре должны исчезнуть[161].

На фоне этих событий св. Иоанна III не испугал ни отказ генуэзцев от союзнического договора, ни известия о приближающихся венграхкрестоносцах во главе с Латинским императором Балдуином II. Было совершенно ясно, что, даже получив некоторый успех, это наступление не могло быть продолжено стратегически. Как ни в чем не бывало он начал наступление из Никомидии и занял Харакс, Дакивизу и Никитиат. Переманив на свою сторону отдельные отряды наемников, сражавшихся у болгар, и присоединив к ним половцев, св. Иоанн III вступил во Фракию.

Против него располагались войска Эпирского царя Иоанна. Император без особого труда победил его, и тот добровольно сложил с себя царский титул, назвался «деспотом» и признал над собой власть Никейского императора. Без сомнения, этот поход 1242 г. мог стать вершиной царствования св. Иоанна III Ватаца, мечтавшего присоединить к Никее всю Македонию. Но в самый разгар кампании он получил сообщения от сына Феодора Ласкариса о том, что на соседние сельджукские государства напали неизвестные им татары[162].

Потерпев поражение в 1243 г., султан КейХосров II втайне мечтал избавиться от этой щемящей его душу вассальной зависимости от монголов и срочно запросил помощи у Никеи. Желая разузнать все на месте, император направился в Триполис для переговоров с ним. Он пообещал в целом оказывать туркам содействие, но не сделал ничего конкретного – и весьма мудро, поскольку в противном случае участь Никейского царства оказалась бы незавидной. Зато теперь его тыл был защищен сельджуками, причем и монголы не могли вменить ему это соглашение в вину, поскольку оно не предусматривало совместных действий против них со стороны византийцев; это был исключительно мирный договор, а не военный союз[163].

Интересно, но это был не единственный маневр, обезопасивший Никею от татарского нашествия. Опасаясь, что монголы вступят в соглашение с Римом, царь направил к папе послов, в очередной раз намекая на возможность заключения унии. И когда в Рим действительно прибыли послы монголотатар, предлагавшие апостолику начать совместные действия против св. Иоанна III Дуки, понтифик под благовидным предлогом отказал им. Кроме того, для обеспечения безопасности своей державы св. Иоанн III построил сеть крепостей в горах с хорошим запасом вооружения и снабдил их крепкими гарнизонами. Таким образом, восточная граница Никейской империи была обезопашена.

Теперь император получил возможность вновь обратить свой взор на Балканы, тем более что вследствие слабости прежних соперников перед ним открывались широкие и ясные перспективы. Благодаря своей выверенной дипломатической игре св. Иоанн III Ватац вскоре приобрел мощного и надежного союзника – Германского императора Фридриха II Гогенштауфена, самого активного, непримиримого врага Римского папы и папской политики. Впрочем, стратегия Фридриха не отличалась от той, которую демонстрировали его преемники. По тонкому замечанию одного исследователя, «в каком бы положении ни находилась Германская империя, для главы ее едва ли было возможно не вступить в войну с постоянно агрессивным папством, с его постоянно заявляемыми претензиями на территорию Италии и на церковную юрисдикцию над всем миром»[164].

Разумеется, император германцев был далек от того, чтоб считать источником своей власти Римскую кафедру. И хотя традиционно для своих современников утверждал, что в законодательстве и судопроизводстве вдохновляется Божеством и является наместником Христа на земле, однако обоснование этого тезиса искал не в Священном Писании, а в своде законодательства императора св. Юстиниана Великого. В его сборнике актов «Liber augustalis» присутствуют следующие характерные строки: «После грехопадения природная Необходимость, так же как и божественное Провидение, создали царей и князей, которым поставлена задача быть властителями жизни и смерти для своих народов, устанавливать, какими должны быть состояние, удел и положение каждого человека, являясь как бы вершителями божественного Провидения».

И совершенно справедливо замечено, что эта традиционная для короля миссия была сформулирована не словами Писания или патристических текстов, но почти целиком и полностью заимствована у одного языческого Римского императора, который писал: «Разве я не был избран, чтобы действовать как наместник богов на земле? Я – властитель жизни и смерти для народов. Решение того, каковы будут удел и положение каждого человека, отдано в мои руки. И что Фортуна уготовила каждому смертному, она объявляет моими устами»[165].

Нельзя, разумеется, на этом основании говорить об антиклерикализме Фридриха. А его неприятие папской политики вмешательства в дела европейских государств никак нельзя отождествлять с борьбой против Церкви. Как известно, эта протестная тенденция не обошла стороной практически ни одного из крупных государей Западного мира. Другое дело, что никогда ни до него, ни после Римское папство не сталкивалось с таким могущественным, умным и предприимчивым государем, как Фридрих II Гогенштауфен[166].