Как говорят, встреча двух правителей происходила крайне бурно. Д’Ибелин отличался смелым характером и не собирался уступать вместе с регентством еще и Бейрут, пожалованный ему в 1197 г. королем Иерусалима Амори II (1197—1205) и королевой Изабеллой I (1192—1205). Он открыто заявил, что подчинится лишь приговору Совета баронов Леванта, а до тех пор никакое решение императора не является для него легитимным[174].

Разумеется, все эти комбинации носили временный характер. И когда Фридрих II прибыл в Акру, Иоанн д’Ибелин тут же отправился в Бейрут, чтобы убедиться в способности города противостоять в случае необходимсти штурму германцев. После этого Иоанн потребовал назначить заседание Высокого суда, чтобы оспорить действия Фридриха II на Кипре.

В это время в Левант пришли известия о том, что папа вновь отлучил императора от Церкви, после чего многие бароны, патриарх Иерусалима Герольд, магистры тамплиеров и госпитальеров высказали вслух сомнения в действенности клятвы, которую они принесли ранее Фридриху II. Лишь рыцари Тевтонского ордена сохранили ему верность. Даже с учетом того, что вскоре к императору прибыло небольшое подкрепление в количестве 500 рыцарей, эти соединенные силы были слишком малы для активных боевых действий. А потому Фридрих решил вести борьбу за Крест дипломатическими средствами. На его счастье, благоразумный альКамиль мыслил точно так же[175].

В скором времени германец вернулся к тайным переговорам с альКамилем и ФахрадДином, подкрепляя свои письма маневрами крестоносной армии из Акры в Яффу по пути короля Ричарда Львиное Сердце. Поскольку в это время альКамиль вместе с братом альАшрафом, правителем Джазире, осаждал Дамаск, где скрывался их племянник анНасир Дауд, сын покойного альМуаззама, присутствие Гогенштауфена с небольшой, но профессиональной армией становилось серьезным фактором, который нельзя было не учитывать.

АнНасир Дауд уже обратился за помощью в Хорезм, и если бы Фридрих II решил стать его союзником, дела братьев могли обернуться совсем плохо. Пришлось срочно менять условия, на которых император согласился бы на нейтралитет. Незаменимый ФахрадДин пытался урезонить германца, пытаясь сохранить за своим господином Палестину, но король открыл ему, что без возврата христианам Святого города никакие договоренности не образуются. Послудругу он доверительно пояснил, что Иерусалим, как таковой, лично ему не нужен. Однако город имеет большое значение в его борьбе с Римским папой. И в скором времени альКамиль согласился на предложение Фридриха[176].

18 февраля 1229 г. было подписано соглашение, согласно которому султан обещал 10 лет хранить военный нейтралитет, вернуть христианам Иерусалим, Вифлеем и Назарет в обмен на помощь в защите от внешних врагов, если таковые объявятся. Кроме того, к пилигримам отходил коридор, по которому можно было добраться до Яффы через Лидду и Западную Галилею вместе с городами Монфор и Торонто, а также оставшиеся мусульманские районы вокруг Сидона. Храм Гроба Господня, естественно, переходил в руки христиан, но Храмовая гора с «Куполом скалы» и мечеть альАкса – святыни Ислама оставались в руках турков. Султан даже разрешил восстановить стены Иерусалима, но эта уступка распространялась лично на Германского императора[177].

Это была уникальная дипломатическая победа: впервые за 40 лет Иерусалим вновь стал христианским. Причем сделал это в одиночку дважды отлученный от Церкви король, не проливший ни капли крови! Хотя конечно же далекий от того, чтобы его называли «святым».

17 марта германская армия вошла в Святой город, уже полностью к тому времени очищенный от мусульман. А 19 марта 1229 г. Фридрих II собственноручно возложил на свою голову королевский венец Иерусалима в храме Гроба Господня, а затем обратился с манифестом ко всем жителям Земли. В нем Гогенштауфен сравнивал себя с Ангелами, которые занимают промежуточное положение между людьми и Богом, а также с Израильским царем святым Давидом (1005—965 до Р.Х.), который, как известно, считался предвестником Христа, священником и пророком.

Это известие, дошедшее в Рим, окончательно вывело папу из себя. В новой энциклике Великой курии говорилось, что, самолично короновав себя, Фридрих II дерзнул совершить процедуру, сходную с Литургией. В состоянии крайнего раздражения понтифик писал одному своему контрагенту, желая представить Гогенштауфена в самом невыгодном свете: «Этот царь пагубы, как мы можем доказать, открыто заявляет, что мир был обольщен тремя обманщиками: Иисусом Христом, Моисеем и Мухаммедом, и двое из них умерли в почете, третий – на кресте. Мало того, он утверждает, что только дураки могут верить, будто девственница могла родить от Бога, Творца Вселенной; он говорит, наконец, что человек должен верить только тому, что может быть доказано силой вещей или здравым смыслом»[178].

Впрочем, недовольство высказал не только папа. Тамплиеры и госпитальеры были возмущены тем, что часть святынь по условиям договора осталась в руках неверных. А местные бароны, крайне озабоченные центристскими тенденциями Фридриха II, отказывались признать его своим господином: ведь он короновался Иерусалимским королем без консультаций с ними, будучи на тот момент всего лишь регентом своего малолетнего сына. «Насколько легитимна его коронация в этом случае?» – спрашивали они друг друга. Нет никаких сомнений, что для вопрошавших этот вопрос носил исключительно риторический характер. Разумеется, с учетом новых обстоятельств султан начал всерьез подумывать о расторжении договора и с большим трудом дал убедить себя сохранить его условия[179].

Более того, пользуясь отсутствием императора, мстительный папа организовал военное вторжение в Южную Италию с целью захвата Сицилии, чем вызвал шок и осуждение всей Европы. Что ни говори, но Фридрих II являлся крестоносцем и совершил беспрецедентный подвиг. Ни для кого не было тайной, что понтификом двигали исключительно своекорыстные интересы и жажда наживы[180]. Даже враги не могли не признать, что Гогенштауфен был и остается верным католиком; мало найдется людей, настолько преданных Богу и Церкви, сделавшего много доброго и очень желавшего спасти свою душу[181].