любил, остаётся рядом.

Сердца

Младенцы умирали, побитые рахитом,

А те, кто выжил, как могли, взрослели

С огромным к жизни аппетитом,

Хоть слаще репы ничего не ели.

Но в школе все по-разному учились,

Хотя для всех был одинаковый букварь,

И по-разному по жизни колотились,

Хотя один и тот же правил секретарь.

Им мушкетёры не были примером,

Когда страницы вырывали с дневников.

Их накрыли полусветом коридоры,

Где не уважали маменькиных сынков.

Им умные казались хитрецами,

А если дрались, так только до крови,

Но никогда не били лежачих сапогами

И знали, что за друга обязаны пойти.

Им фронтовая вдовушка оладушки пекла

И во дворе всех угощала, как могла.

Она вроде как давно сошла с ума,

Её покинул разум, но осталась доброта.

Доброта везде – в надежде и в спасении,

И пусть живут легенды их двора,

Ведь не просто был эпиграф в сочинении:

«Не остудите в дороге сердца!»

Картина

Хочу быть художником малоизвестным

И, стоя у мольберта с палитрою в руке,

В каком-нибудь стиле, пусть даже мракобесном,

Писать картину о собственной судьбе.

Как родился на закраине Земли

И рос кривоногим рахитом:

От витаминов плохих кости криво росли,

Здесь всё, что их касалось, было дефицитом.

Хочу нарисовать отравленную воду,

И что с людьми творил алкоголизм.

Здесь жизнь текла по узкому проходу,

А по нему железной поступью шёл социализм.

Но лишь оттенки серого в картину не ложатся,

Если даже с красным замешать,

Но если во всё начинать погружаться,

То только через раз получится дышать.

Я жил полуголодный, но без страха,

И не понял сермяжной правды коллектива:

Там всегда найдётся кумачовая рубаха,

А там – одни и те же директивы.

А краски, как и музыка, фальшивят,

И не получается картину написать,

А грубые мазки никого не осчастливят,

В них самого себя не получается узнать.

Давным-давно

Гитара семиструнная висела на гвозде,

Её давным-давно к себе не прижимали,

Но песни нашей юности она хранит в себе:

Мы их неумело, но с душою исполняли.

Она-то помнит, как давным-давно

Мы пели у дымящего костра.

И нам казалось, что всё зло побеждено,

И в жизни правит только доброта.

Давным-давно на простеньких аккордах

Мы постигали таинство искусств:

Для себя желать одних рекордов

И самых добрых и открытых чувств.

Мы давным-давно по жизни разбрелись

Свои биографии писать,

А семиструнка помнит, как мы поклялись

Никогда друзей не забывать.

Мудрецы уже давным-давно

Смирились с тем, что время беспощадно,

И рано или поздно кончается кино,

И всё уходит навсегда и безвозвратно.

Пусть я не дотянул на свой рекорд,

Сумел что-то просмотреть, а где-то не успеть,

Но пока ещё рука берёт аккорд,

Я хотел бы для гитары песню спеть.

Благодарю

Над столицей белокаменной солнышко в зените,

И будет куча добрых новостей.

Вы всей грудью сегодня дышите

И друг на друга смотрите добрей.

Наступило время хороших предсказаний,

И сядет самолёт по расписанию,

И будет больше встреч, чем расставаний,

И всё сложится по вашему желанию.

А этот день волшебный не кончается,

Когда воздух заполняет запах хлебный,

Которым всё живое восхищается,

Потому что это дух животворящий и целебный.

Всё утопает в полуденном тепле,

Бабушки и дедушки держатся под ручку,

Лебедь на воде рисует дефиле,

А в клетчатой коляске сын качает внучку.

Хочу с удочкой устроиться под ивой

И мякиш московского белого хлеба намять,

И на закате судьбы, где-то горькой,

                          а где-то счастливой,

На Чистых прудах карася золотого поймать.

Тернист был путь к святому алтарю,

И может не всё у меня получилось,

Но я свою судьбу благодарю

И принимаю всё как Божью милость.

* * *

Валерий Горелов:

Для меня уже ничто не повторится,

Жизнь догорает, как ольховая лучина.

И я готов, наверно, с этим примириться,

Но меня не отпускает колкая малина.