— Теперь уже ждать осталось недолго! — уверенно произнес Балтайс.

Проданные за табак

Надежды куртинцев на быструю отправку домой оказались так же далеки от осуществления, как они сами были далеки от родины. Франция продолжала войну с Германией, и ее правительство ни мало не беспокоилось о судьбе русских солдат, о возвращении их в Россию. Военная администрация сделала несколько попыток заставить куртинцев работать в имениях крупных землевладельцев, но из этой затеи ничего не вышло — солдаты отказывались от работы, требовали отправки в Россию. Тогда их стали переталкивать из тюрьмы в тюрьму. Остров Экс, Бордо, Рошфор, Леманс, Марсель…

По улицам Марселя двинулась длинная колонна, построенная по четыре. Попов и Томашин шли рядом. Они познакомились и подружились в Рошфоре и теперь все время держались вместе. Шагая в ногу, с вещевыми мешками за спиной, смотрели они на удивленных марсельцев. А тем было чему удивляться. Колонна двигалась в плотном окружении зуавов. В красных мундирах, держа наперевес винтовки с примкнутыми штыками, зуавы облегли ее подвижной цепью с обеих сторон. Так во Франции конвоировали только самых опасных преступников.

— Хотелось бы знать, куда это нас ведут в сопровождении такого нарядного эскорта? — сказал Томашин.

— Похоже на то, что в порт, — промолвил Попов. — Уж не домой ли собираются отправить?

— Ну, вряд ли!

В порту их все так же строем заставили пройти на пароход, а там загнали в трюмы. Прогудел гудок и судно отчалило. Куда везут? Зачем? Что их ждет впереди?..

Дмитрию вспомнилась отправка из Архангельска. Прощаясь тогда с тающей в дымке родной землей, он тоскливо думал, придется ли еще ему и обступившим его солдатам ступить на нее. Многим уже не придется. Одни погибли у форта Бримон, другие расстреляны из пулеметов и артиллерии в лагере Ля-Куртин, третьи умерли голодной смертью в тюрьмах или казнены по приговору военных судов. Какие еще испытания ждут оставшихся в живых? Под дрожащее покачивание парохода смутные мысли тяжело ворочались, не давали Дмитрию покоя…

Шли вторые сутки. На горизонте стал вырастать город. Измотанные качкой и морской болезнью — пароход попал в шторм — зуавы лежали, где придется. Попов и Томашин стояли на палубе. Они смотрели на открывающуюся перед ними в лучах восходящего солнца панораму северного африканского побережья: персиковые, мандариновые и апельсиновые сады, виноградники, шеренги высоких голоствольных пальм, каменные дома на склоне горы, среди которых маячил скачущий куда-то на коне всадник.

— Какой город? — спросил Попов у отупевшего от качки зуава.

— Алжир.

— Алжир! Алжир! — побежала весть из уст в уста.

На берег куртинцев высадили только вечером. Опять построили в колонну по четыре, опять оцепили с обеих сторон с винтовками наперевес зуавы — почти на каждого русского один конвойный — и повели по улицам города на вокзал. Глядя на худых и босых, одетых в рубище «туземцев», Попов сказал Томашину:

— И здесь не сладко живут!

Откуда он мог знать, что годовой доход алжирского феллаха-крестьянина без малого в полтора десятка раз меньше дохода жителя Франции.

В вагонах третьего класса, под усиленным конвоем, тысячу восемьсот русских солдат доставили на станцию Афревиль. Здесь их разбили на шесть рабочих рот и разместили в бараках, обнесенных колючей проволокой, по наружному обводу которой ходили часовые.

Попов и Томашин попали в шестую роту. Такие же команды были направлены в другие лагеря, раскиданные по всему Алжиру.

— Ну, как тут живется? — спросил Попов у солдата, прибывшего сюда раньше.

— Поживешь, увидишь! — ответил тот уклончиво.

— А харчи какие? — поинтересовался Томашин.

— Харчи, браток, фасоля с верблюжатиной, и то не досыта.

— А делаете что?

— Что прикажут, то и делаем. Дрова на спине таскаем. За пять верст из лесу. Мало возьмешь — бьют, много возьмешь да отстанешь — тоже бьют.

— Так ведь это же каторга! — воскликнул Попов.

— А ты думал! — солдат криво усмехнулся и зло сплюнул. — Все мы теперь белые невольники. Французское командование, сказывают, продало нас здешним помещикам дешевле рабочей скотины. Красная цена каждому из нас — полдюжины бутылок вина и несколько связок табаку. А чуть провинишься, будешь вот так же греть камнями спину…

Попов и Томашин посмотрели в ту сторону, куда показал их собеседник, и увидели странное зрелище. Меж двух рядов колючей проволоки стоял солдат с вещевым мешком за спиной, до отказа набитым какой-то кладью. От немилосердно палящего солнца по лицу его струился пот.

— В мешке — камни. Полтора пуда.

Друзья были поражены.

— Да как он терпит такое издевательство! — вырвалось у Томашина.

— Можно не повиноваться, — заметил собеседник, — тогда посадят в карцер на хлеб и воду. А то так есть еще один выход — записаться в иностранный легион… — но, увидев, крепко стиснутые кулаки Томашина и колючий взгляд Попова, поспешил перевести разговор на другую тему.

Под дулами пулеметов

Через несколько дней после прибытия Попова и Томашина в Афревиль в лагере произошло событие, взволновавшее всех.

С утра все разошлись на работу по своим участкам. Шестая рота была направлена в лес за дровами. Трем взводам второй роты приказали до обеда сходить шесть раз за камнями к реке. Но они успели сделать лишь четыре «ходки». Их за это наказали — лишили обеда. Два взвода таскали дрова из лесу. Данное им задание они выполнили и должны были получить обед, но в знак солидарности с товарищами отказались от него.

Когда взвод Попова и Томашина прибыл на обед, вся вторая рота уже была выведена из барака на открытую площадку под жгучие лучи солнца. Голодные, усталые, испытывая муки жажды, невольники стояли, окруженные усиленной охраной, под наведенными на них дулами пулеметов.

Увидя это, остальные роты тоже отказались от обеда. Их загнали в барак, вокруг него выставили пулеметы. Послышались пулеметные очереди — это охранники по приказанию коменданта стреляли в воздух для устрашения «бунтовщиков».

Затем заключенных повзводно, под угрозой применения оружия, увели на работы. В их отсутствие в бараке произвели обыск. По возвращении с работ вечером опять всех загнали в барак и строго-настрого запретили выходить из него. А вторая рота все стояла на площадке. Началась гроза, пошел дождь. Он хлестал измученных и обессилевших солдат, которым даже не разрешалось сдвинуться с места.

Так, под солнцем и дождем, без обеда и ужина, под наведенным на них оружием они простояли до позднего вечера, до самого отбоя.

Воззвание

Из лагеря русских солдат посылали работать на фермы. Палатки, в которых они жили, стояли на кромке сада с лимонными деревьями. В полдень, когда все вокруг замерло от