Услышав мой вопрос, Марио залился румянцем. Вместо того чтобы взглянуть на иллюстрации, он взглянул на меня – думаю, хотел понять, началась ли уже игра. Я подтолкнул к нему стопку листов, сложенных в том порядке, в каком иллюстрации должны были располагаться в книге; он внимательно посмотрел на первый лист, прямо-таки впился в него взглядом (эта старая метафора всегда приводила меня в восторг: взгляд превращается в стрелу, которая вонзается в предметы и в людей, чтобы преодолеть непостижимость мира). Наконец он сказал:

– Эта у тебя получилась светлая. Смотри, сколько тут желтого.

Я недоуменно взглянул сначала на него, потом на картинку, и понял, что он прав. Безотчетно, вопреки моим устоявшимся стилистическим предпочтениям, я уделил в этой иллюстрации много места желтому, или, во всяком случае, тем тонам, которые Марио считал желтыми. Неужели я сделал это, желая заслужить его одобрение? Я едва не рассмеялся, мальчик заметил это и серьезно спросил:

– Я неправильно сказал?

– Нет, – успокоил я его, – нет. Посмотри еще и скажи, что ты об этом думаешь. Дедушке приятно тебя слушать.

Но в этот момент зазвонил телефон. Как некстати, подумал я, и Марио был согласен со мной, он закричал: «Не бери трубку, это телефонные жулики, папа всегда орет на них, чтобы отстали». Еще один звонок, второй, третий, четвертый; мы занервничали. «Пойду возьму трубку», – сказал я, а Марио меня проинструктировал: «Наори на них, они испугаются и больше не будут мешать».

Я пошел на кухню, но трубки на базе не было – я оставил ее на полочке в ванной, возле умывальника. Я ответил. Нет, это не был один из тех бедолаг, которые зарабатывают на жизнь, навязывая товары по телефону, это была Бетта.

– Ты же говорила, что позвонишь во время ужина, или я ошибаюсь? – спросил я, прохаживаясь с телефоном по коридору.

– Говорила, но сегодня вечером я не смогу позвонить. В семь Саверио читает свой доклад, а потом у нас еще масса дел.

– Как ваши отношения? Налаживаются?

– Да куда там, стали только хуже. Он так волнуется перед докладом, что несет всякую чушь. Сказал, что, пока он репетирует текст перед камерой, я встречаюсь со своим другом. Дошел до того, что несколько минут назад чуть не отхлестал меня по щекам, притом на людях. Просто паранойя какая-то.

– Чуть не отхлестал по щекам?

– Да.

– Скажи ему, что, если он посмеет тебя ударить, я убью его.

– Убьешь? – Секунду назад ее голос был жалобным, и вдруг она рассмеялась. – Папа, ты хорошо себя чувствуешь?

– Я прекрасно себя чувствую. Скажи ему об этом.

Тут она захохотала, громко и безудержно, как бывало с ней в детстве.

– Ладно, – пообещала она, с трудом переводя дух. – Я ему передам: мой отец сказал, что, если ты отхлестаешь меня по щекам, он тебя убьет.

Бетта никак не могла успокоиться, ей казалось невероятным, что мне хватило смелости выразить в словах намерение, которое я в этот момент готов был осуществить на деле. Я веско сказал ей:

– Уходи от него, Бетта, ты еще молодая, ты красивая, ты умница. Найди другого мужа, который больше тебе подходит, роди ему сына, а может, дочь.

И снова она рассмеялась, но на сей раз деланым смехом.

– Ты с ума сошел. Как у тебя с Марио?

– Он сказал, ты не должна мешать нам.

– Очень хорошо. Чем вы занимаетесь?

– Рисуем.

– Ты видел, как он замечательно рисует?

– Ну да.

– Передай ему привет, скажи, что я его люблю, до завтра!

Я вернулся к Марио. Мне действительно было важно знать его мнение, даже если со стороны это выглядело абсурдом. Оказалось, в мое отсутствие он просмотрел все листы и аккуратно сложил их на столе справа от себя. «Ну как?» – спросил я. Он не ответил, захотел сначала узнать, кто звонил, были ли это телефонные жулики, на которых орал его отец. Когда я сказал, что говорил с мамой, он расстроился, спросил, почему я его не позвал. Мне с трудом удалось убедить его, что маме было некогда, и с не меньшим трудом удалось уговорить вернуться к картинкам.

– Ты больше не хочешь играть? – спросил я.

– Хочу.

– Тогда скажи, как тебе мои рисунки?

– Красивые.

– Ты уверен?

– Красивые, но немножко страшные.

– Они должны быть страшными, это история о призраках.

Марио покачал головой, очевидно, у него оставались сомнения, и снова стал рассматривать листы, ища какой-то определенный, нашел его и показал мне:

– Вот этот, который сидит, он кто?

– Главный герой рассказа.

– Как его зовут?

– Спенсер Брайдон.

– Это он призрак?

– Нет, призраки – это те, что за стеклом.

– Они плачут?

– Кричат.

– У них рты как дырки, там даже нет зубов. Нарисуй им хотя бы зубы.

– Они такие, как надо. А что ты скажешь о желтом?

Он задумался, потом произнес:

– Здесь желтый некрасивый.

Что это значит? Там, куда он указывал, не было ничего похожего на желтый цвет. Неужели он воспринимает происходящее как игру и говорит не то, что думает? Мысль об этом была невыносимой. С другой стороны, чего я ждал от такой бредовой затеи? Предложить четырехлетнему ребенку оценить мою работу, потому что я экстренно нуждаюсь в ободрении и поддержке, – чушь, да и только. Я решил прекратить это и сказал: «Ну хорошо, а сейчас будем рисовать ты свое, а я свое». Это ему не понравилось, и мы немного поспорили. Он вообразил, что мы с ним будем рисовать вдвоем на одном листе, и мне с трудом удалось убедить его, что каждый из нас должен сосредоточиться на своей работе и не мешать другому.

– Что мне рисовать? – недовольным тоном спросил он.

– Что захочешь.

– Я буду рисовать то же, что и ты.

– Хорошо.

– Нарисую призрак.

– Хорошо.

– И получится, что мы работаем вместе.

– Хорошо.

Я готов был прикрикнуть на него, если он не даст мне сосредоточиться, но этого не понадобилось. Через несколько секунд я перестал о нем думать, а он не делал ничего, чтобы напомнить о своем существовании. Конечно, я чувствовал, что он сидит рядом, но в этом было свое преимущество: я мог не беспокоиться о нем, мог спокойно поработать всю вторую половину дня, исправляя или переделывая то, что меня не удовлетворяло, а может быть, даже полностью все закончить. Если издателю не придется по вкусу и этот вариант – что ж, я найду себе другое занятие, чтобы скоротать старость. Жизнь прожита, то, что я мог и умел делать, уже сделано. Какая теперь разница, много это было, или мало, или вообще нисколько? Все свое время я с радостью отдавал любимому делу, а теперь, вместе со временем, ушла и радость. Рука все сильнее ощущала усталость, но раньше я так наслаждался работой, что не замечал этого. А сейчас ледяная нечувствительность пальцев не давала о себе забыть, она подавляла воображение, даже брала верх над моей жесткой самодисциплиной. Заметив это, я не стал больше утруждать себя, отложил листы. Еще раз взглянул на красно-синюю картину с колокольчиком и обернулся к Марио. Он сидел низко склонившись над своим рисунком, почти касаясь его носом и полураскрытыми губами. «Закончил работу?» – спросил я. Он промолчал. Я повторил вопрос. Он посмотрел на меня загадочным взглядом, ответил «да» и добавил: