– Так вот, мой корешок, что в Казахстане служил, рассказывал про учения, когда у них эту самую ядреную бомбу закочегарили, – грузчик показал горящую спичку, которой папиросу прикуривал, – вот так горело, только в тысячу раз сильнее.

– Товарищи, – гнул Папаня свое, – там совсем немного осталось, каждый по ящичку – и за расчетом ко мне!

– Подожди, Рудольфыч, дай перекур сделать, – грузчики закивали, опустили ящики, где их перекур застал, и дружно полезли в карманы.

– И вот однажды прихожу я домой, включаю телевизор – как раз наши с чехами должны играть, и, как назло, – одни помехи и кваканье…

– Чего? – не понял самый молоденький и кучерявый, ну точь-в-точь с заставки киножурнала «Хочу всё знать!».

Его немедленно толкнули в бок, дабы не прерывал заслуженного рассказчика. А Папаня в это время ходил между коробок и асфальт ботинком ковырял. Потерянный такой. Будь на его месте Маманя, всё давно разгрузили и распаковали, а если бы и Дедуня отметился, то разгрузка шла бы строевым шагом и с песнями военных лет.

– Да, кваканье. Я и так, я и сяк, отверточкой, кувалдометром, ничего не помогает, а сам чувствую, что наши вот-вот чехам забьют. Ну, как это обычно бывает – ты за пивом в холодильник, а в телевизоре – голевой момент…

– Так для этого бабу надо иметь, – хихикнул кучерявый, – чтобы за пивом посылать.

– Много ты понимаешь в бабах, – пробурчал Петрович. – Молодежь! Короче, понимаю, что без органчика – ни в хоккей, ни программу «Время». Вот. Сам я это дело не очень уважаю, вид нечеткий и башка начинает от жужжания болеть. – «Точно, точно», – кивают слушатели. – Но делать нечего, включаю. Он, значит, греется, я вторую бутылку приканчиваю…

– Водки? – выдохнул кучерявый.

– Молока, – покачал головой Петрович. – Если бы водки, то хоть объяснение было бы…

– Чему?

– Да не перебивай ты его, – возмутились слушатели. – Дай дорассказать. Продолжай, Петрович, не обращай внимания.

– Да, так на чем я остановился? А, включается это бердское безобразие, на экране появляется изображение, и тут, мужики, я понимаю, что хоккея не будет. Потому как вместо хоккея мне такое начинают показывать, – Петрович понижает голос, все склоняются к нему.

Ничего не слышно, что там этот Петрович увидел. Даже обидно. Грызу ногти. А Надежда кошака треплет. И не подглядывает. Не интересно, вроде как. Знает, что я всё равно расскажу.

Круг голов распадается.

– Не, Петрович, не молоко ты там пил, – смеется усатый. – Белочка к тебе пришла.

– От белочки черти зеленые мерещатся, – сказал другой, – а не бабы. Но всё равно, придумал ты, Петрович, знатно, знатно.

– Честное партийное, – сказал Петрович. – Вот те крест. Откуда я такое мог придумать? Я ни свою бабу никогда в таком виде не видел, ни соседку. А соседка у меня, я тебе скажу…

– Это «эротика» называется, – важно сказал кучерявый. – Эх, вы, старичье!

Старичье повернулось к нему, отчего кучерявого раздуло. Аж щеки покраснели.

– Шестьдесят восьмой на дворе, а вы эротику не видели. Ха! Мне дружок из загранки журнальчики привез – в «Огоньке» такого не печатают.

– А если вот эти штуки приспособить? ВЭФ он и есть ВЭФ – не чета бердскому хламу, – предложил усатый. – Прямо сейчас и попробовать. Что скажешь, Рудольфыч? Позволишь нам напоследок? Авось чего такого, прибалтийского, увидим? – Усатый подмигнул.

– Сейчас прошмыгнем, – сказала я.

Конечно, Надежда сунула разомлевшее создание в портфель. Оно мурчало и не сопротивлялось. Площадка перед «Буревестником» расчистилась. Только на двери висела табличка «Учет». Мы прошли внутрь, оставалось проскользнуть мимо окна выдачи и приема техники и распахнутой двери склада к лестнице на второй этаж, где нас уже никто не увидит, но тут сверху донесся голос Мамани:

– Надежда из школы пришла?

И ответное бурчание Дядюна в том смысле, что нас он еще не видел.

Попались.

– Надо позвонить в школу! Николаю Ивановичу!

– Не паникуй, сейчас придет. Загуляла девочка, что такого? Лето на дворе. Вот в наше время мы летом вообще не учились.

Прятаться бессмысленно. Как любит повторять Дедуня, повинную голову топор не сечет, а только ремень – попу. Но и сдаваться за просто так – тоже. Да еще с котенком в портфеле. Что скажет Маманя, давно известно: звери и гигиена – несовместимы. И брови нахмурит, и губы подожмет так – у самого веселого Котофеича хвост опустится. Но если рядом будет Папаня, то он ответит: дети и гигиена тоже не совместимы, а кошки еще и сами умываются. Без напоминания. В отличие от.

А значит, выход один. Мы проскальзываем на склад и оказываемся перед забором из спин, обтянутых пыльными сатиновыми халатами. Грузчики. Наблюдают, как Папаня пристраивает к телевизору органчик производства ВЭФ.

– Мудреное устройство, – говорит один из грузчиков, по голосу тот, кого называли Петровичем. – Без пол-литры не разберешься. Там и паять надо?

– А то, – кажется, кудлатый. – Техника на грани фантастики! Это тебе не лампу в телевизоре сменить.

Папаня откладывает паяльник и утирает пот:

– Кажется, так. Сейчас включаем… настраиваем… вот!

Поднимаюсь на цыпочки. Но разве это поможет? Метр с кепкой. Надежда пробирается вперед. Делать нечего – я за ней.

– Эй, малолетка, ты куда? – цыкает кудлатый. – Здесь склад! Ремонт вон там.

Надежда упрямо продвигается вперед, прижимая «Космос» к груди. Ну да, котенок занял его место в портфеле.

Устраиваемся в первых рядах. Папаня нам подмигивает и вращает настройку, пока мертвый канал не оживает. Сквозь мглу помех проступает изображение и прорезается звук.

– Продолжается сто восемьдесят второй день полета тяжелого межпланетного корабля «Заря», – сообщает дикторша. «Валечка!» – выдыхают грузчики и придвигаются ближе, прижимая нас к стойке. – Командир корабля Алексей Леонов передает, что экипаж чувствует себя превосходно и продолжает работать над обширной научной программой по изучению межпланетного пространства, – продолжает Валечка. – Сегодня в девять часов по московскому времени состоится прямое включение космического моста между Центром управления полетом и «Зарей».

Грузчики слушают, и мне даже чудится, что они перестали дышать.

– А сейчас новости с полей, – когда на месте Валечки возникают эти самые поля, грузчики оживают.

– Вот, Рудольфыч, где техника, – говорит усатый, – на Марс летит! Не чета твоим органчикам, прости меня на добром слове.

Ой-ой, наступили Папане на больную мозоль. Он аж побледнел.

– Да как вы не понимаете, что это непозволительное расточительство! Знаете, сколько на этот проект денег потрачено? А сил человеческих? Да если бы всё это пустить в нужное русло, мы бы не хуже Аргентины жили.