Обменная беготня началась и в самом начале застопорилась – Валентине надо было ехать в Ленинград. Она поймала себя на том, что больше думает о предстоящей встрече с тетей Софой, чем о своей задаче.

– Ты сам-то видел ее когда-нибудь? – спросила мужа.

– Если видел, то очень давно, в бессознательном детстве, поэтому начисто забыл, даже лица не помню. Так что познакомишься за нас обоих. И привет передай – вдруг она меня помнит? – Павел сел на диван, стянул свитер вместе с рубашкой и майкой и самозабвенно зевнул.

Как только Валентина села в поезд и он двинулся, вся домашняя суета куда-то отступила, словно отъехала вместе с перроном. Теперь важно было не то, что надевать детям в садик, опоздают они к завтраку или придут вовремя, а только предстоящая завтра конференция.

Завтра встретило ее резким питерским ветром, уютным гостиничным номером, а потом – бодрым гулом зала. Конференция обещала быть интересной и живой. Вопреки обыкновению, в этот раз Валентина слушала рассеянно. Мало-помалу начала втягиваться, встретила двоих однокурсников. На следующий день был ее доклад, а потом слушала очень интересное выступление парня из Новосибирска, но кончался четверг, оставалась одна куцая пятница, банкет, а на следующий день – за цветами для Кешиной тетки.

…По пути в гостиницу решила не ждать завтрашнего дня – цветы продавались прямо у входа в метро. Южного вида толстяк с глазами навыкате зябко кутал подбородок в мохеровый шарф: «По два рубля отдам!» В сумерках розы выглядели коричневыми, да и вообще казались слишком претенциозными, но где найдешь цветы в субботу, в незнакомом городе? Зато с утра можно будет отоспаться. Продавец истолковал ее колебания по-своему: повел в обе стороны выпуклыми глазами и пробормотал вполголоса: «Бери по полтора».

Коридорная принесла стеклянный кувшин, и номер вспыхнул ярким торжественным багрянцем. За три оставшихся до банкета часа можно было привести себя в порядок и позвонить домой. Дозвонилась – и села, не выпуская попискивающей трубки из рук: у Ромки температура, его рвет, Павлик на работе, свекровь сбилась с ног. Пришлось наскоро затолкать в сумку вещи и мчаться в аэропорт, а если погода плохая, то до поезда оставалось на час больше, чем до банкета. Коридорная, не ожидавшая столь щедрого подарка, разрумянилась не хуже роз.

Убрали трап, и самолет резво покатился по взлетной полосе, удаляясь все дальше и дальше от банкета, от Невского с незнакомой зябнущей старушкой – в другой раз как-нибудь, прости, тетя Софа. Валентина вяло пожалела – могла бы привезти цветы домой… А, бог с ними; только бы Владик не заразился, только бы не что-то серьезное, папа наверняка был, если Пашка позвонил ему, – отцу она верила безоговорочно. А если не звонил, вызвали ли районного? Как назло, завтра выходной. В иллюминаторе отражался свет салона, мелькнуло пучеглазое лицо цветочного продавца… Нет, показалось: не он; Валентина прикрыла глаза.

Дома на вешалке висело пальто отца. Валентина перевела дух. Ромка сидел у деда на коленках, привалившись головой к плечу; на кухне Галина Сергеевна кормила Владика. Мирная, безмятежная картина.

Зачем ты спешила, не надо было, повторяла свекровь, но не скрывала облегчения.

Отец улыбнулся:

– А Ромка поросеночком стал. Как Пятачок. – И пояснил, уже для дочери: – Свинка.

– Я тоже Пятачок!

Младший вбежал в детскую и кинулся к деду.

– Нет, – серьезно ответил тот. – Ты у нас будешь… Крошка Ру, вот ты кто. Помнишь, кто лучший друг Пятачка?

Свекровь убирала посуду. Валентина заметила привычную уязвленность на лице: когда мальчишки видели «деда Диму», все остальные отступали на второй план.

– Галина Сергеевна, сдавайте смену, я вас подвезу!

Папа звучал, как всегда, обезоруживающе. Свекровь еще бормотала что-то об автобусе, но сама уже спешила к выходу. Валентина закрыла дверь, и вдруг показалось, что не было никакой конференции, не было гостиницы и многолюдного оживленного метро. Только стояли перед глазами розы, пламенеющие кармином, жалко было праздничной их красоты – потому, наверное, что ей давно никто цветов не дарил.

5

Если Иннокентий Семенович не мог поехать на очередные «смотрины», то требовал подробного отчета. В чужой квартире он вел себя по-хозяйски: распахивал окна, крутил краны, несколько раз спускал воду в туалете. Валентина с Павлом отводили глаза.

Люди, приходившие к ним, вели себя по-разному: одни держались уверенно, как Иннокентий Семенович, другие робко озирались. Если Иннокентию Семеновичу случалось присутствовать в это время, скупой обмен информацией перерастал в пылкий театральный диалог.

«Горячая вода круглые сутки, хороший напор».

«Два во двор, одно на улицу».

«Двухкомнатная здесь и две комнаты в Ленинграде».

«И там, и там две… Но у нас пять; тогда с доплатой…»

«Ленинград, высокие потолки!»

«Конечно; но там коммунальная…»

«Зато в самом центре, на Невском! Рядом с Литейным!..»

«Два плюс два – четыре, как ни крути…»

«Площадь! Площадь – один к одному!»

«Мы вообще-то…»

«Потолки! Вы не видели те потолки!»

«Нам, знаете, потолки без разницы – два плюс два…»

«Паркет, в самом центре…»

«Нет, мы в принципе не против, но с доплатой…»

«Потолки три и восемь десятых в центре, какая доплата?!»

Часто звонил телефон; задавали один и тот же вопрос: «А что у вас?», хотя в объявлении все было сказано. А у нас в квартире газ, привычно раздражался про себя Павел. На столе всегда лежал блокнот, исписанный адресами, телефонами, торопливыми «приметами» квартир. Список угрожающе разрастался. Ночью во сне чужие комнаты вертелись, словно в окошке калейдоскопа, и распадались, менялись местами, принимали самые причудливые формы: колбы, шара, пирамиды, которые внезапно плавились, растекались или дробились осколками.

Вернулись из Геленджика родители; первый вопрос был: «Ну как?..»

Перед ноябрьскими праздниками Павел предложил: а не слетать ли в Ленинград?.. И развеяться немного, и с теткой наконец познакомиться, хотя отец уверял: ты должен ее помнить, в… каком это было году, Галя? – мы ездили в Ленинград, она тебя по всей квартире водила! Нет, ну как ты не помнишь?!

Валентина обрадовалась: в Ленинград! Тетя Софа, петербургская старушка в изношенном своем пальтеце, давно ждет их, а сейчас пытается раскрыть под ледяным дождем старомодный зонт, и лихой ветер толкает ее в спину, – тетя Софа, о которой все забыли в этой суете, словно не она была первопричиной лихорадки под названием «обмен». Конечно же, полететь – вдвоем с Павликом, а Галя с Кешей побудут с пацанами, да и мать, «факультативная» бабка, соскучилась.

А на следующий день в садике началась ветрянка, что означало карантин, и весь расписанный как по нотам план полетел в тартарары: до праздников еще три дня, но как оставлять мальчишек – вдруг уже подцепили заразу? Казенный праздник, удачно приспособленный для Ленинграда – и с теткой познакомиться, и к телефону не подходить два-три дня, – все пошло кувырком. Знакомство с тетей откладывалось, только обмен отложить было нельзя.